Английские барды и шотландские обозреватели - [4]

Коль шлет Рейнольдс ругательств дикий хор:[49]

«Черт вас дери», «Проклятье», «Леший с вами»,

Смысл здравый портя общими местами;

Коль Кенни «Мир»,[50] — где Кенни ум живой?

Едва журчит пред сонною толпой;

Коль «Каратач» Бомонов похищают[51]

И в глупый фарс бесстыдно превращают!

Кто слез своих над сценой не прольет?

Ее упадок с каждым днем растет.

Иль гениев уж нет под небесами,

Или исчезла совесть между нами?

Да где же ты, таланта яркий свет?

Увы, средь нас его давно уж нет!

Проснитесь же Джордж Кольман[52] благородный

И Кумберланд![53] Будите дух народный!

Пусть ваш набат прогонит глупость вон.

О Шеридан,[54] восстанови же трон

Комедии, и пусть не знает сцена

Германской школы тягостного плена.

Отдай ты тем Пизарра перевод

Кому Господь таланта не дает,[55]

И драмой нас порадуй на прощанье;

Оставь ее потомкам в завещанье

И нашу сцену вновь переустрой.

Доколь, с поднятой гордо головой,

На тех подмостках глупость будет править,

Где Гаррик[56] наш ум, искусство славить,

Где Сиддонс[57] волновала нам сердца?

Доколь черты презренного лица

Посмеет фарс скрывать под маской смеха?

Когда же эта кончится потеха?

Доколь мы будем громко хохотать

Над тем, как Гук[58] пытается сажать

Своих героев в бочки? Режиссерам

Доколь не надоест нас пичкать вздором

То Скеффингтона, Гуза, то Шерри?[59]

А Массинджер, Отвэй, Шекспир внутри

Своих шкапов доколь же позабыты

И плесенью от времени покрыты?

Об аргонавтах славы взапуски

Меж тем кричат газетные листки,

Гуз с Скеффингтоном славу разделяют,[60]

Их призраки Льюиса не пугают! […]

Так вот, друзья, наш век теперь каков!

Как больно вспомнить нам про жизнь отцов.

Убило ль совесть в бриттах вырожденье?

Всегда ли глупость встретит поклоненье?

Я не могу всецело нашу знать

За восхищенье Нольди обвинять,

За щедрые их итальянцам дани

Иль панталонам славным Каталани.[61]

Что ж делать им, когда дают у нас

Для мысли — смех, для смеха — ряд гримас.

Пусть нравы нам Авзония смягчает,[62]

Пускай сердца искусно развращает,

Своими пусть безумствами дивит,

Хваля порок, приличий не щадит.

Пусть наших дам блестят восторгом глазки

При виде форм Дегэ, сулящих ласки,

Пусть тешит вид Гайтоновских прыжков

Мальчишек знатных, знатных стариков,

Любуются пусть снобы в упоенье

На формы Прэль, презревшие стесненье

Несносной ткани. Пусть, — о дивный вид,

Анджиолини бюст свой обнажит,

И так красиво ручки округляет,

И грациозно ножки выставляет.

Пускай Коллини прелестью рулад

Влюбленных песен разливает яд,

Но вы, пророки грозные, молчите!

Своей косы разящей не точите,

Гонители пороков наших всех,

Для коих кружка пива в праздник — грех,

Как в воскресенье — помощь брадобрея;

Непочатых бутылок батарея,

Небритой бороды густая тень

Вот знак, как чтите вы субботний день. […]

Вот занавесь упала. Настает

Для зрителей безумствовать черед!

Там шествуют богатые вдовицы,

Там носятся раздетые юницы,

Отдавшись вальса сладостной волне.

Походкой плавной движутся одне.

Гордятся членов гибкостью другие.

Одне, чтобы ирландцы удалые

Могли попасть скорей в их сладкий плен,

Косметиками побеждают тлен

Их прелестей. С любовными сетями

Охотятся другие за мужьями

И узнают, гоня стыдливость прочь,

Что узнается в брачную лишь ночь. […]

О истина! Создай ты нам поэта

И дай ему ты вырвать язву эту!

Ведь я из этой шайки озорной

Едва ль не самый член ее шальной,

Умеющий в душе ценить благое,

Но, в жизни, часто делавший другое,

Я, помощи не знавший никогда,

Столь надобной в незрелые года

Боровшийся с кипучими страстями

Знакомый с теми чудными путями,

Что к наслажденью завлекают нас,

Дорогу там терявший каждый раз,

Уж даже я свой голос возвышаю

И в развращенье нравов обвиняю

Всех тех господ. Насмешливый мой друг

С коварною улыбкой скажет вдруг:

«Да чем же ты их лучше, сумасшедший!»[63]

Над переменой, чудно происшедшей

В моих речах, подивятся друзья.

Пусть так! Когда поэта встречу я,

Который, как Джифорд, с душою редкой

Соединит талант к сатире едкой

И станет защищать от зла добро,

Тогда свое я положу перо,

Я подниму лишь голос, чтоб приветом

Его почтить, хоть и меня при этом,

Как всех других, он будет бичевать

И со стези порока совлекать. […]

Вот вам пример какой прекрасный дан!

Чем Блумфильду уступит брат Натан?[64]

Иль Феб ему откажет в одобренье?

Зажглось в Натане — коль не вдохновенье,

То рвение к рифмованным строкам.

Священный пыл больным его мозгам

Всецело чужд, хоть ум его затмился…

Крестьянина ль век горький прекратился,

Иль кто-нибудь огородил свой луг,[65]

Хвалебной оды тотчас слышен звук!

Ну что ж, когда британская натура

Так восприяла яркий свет культуры,

Пусть властвует поэзия в сердцах,

И в мастерских цветет, и в деревнях.

Смелее в путь, башмачники-поэты[66]

Тачайте стансы так же, как штиблеты!

Вы музою плените милых дам,

А, кстати, сбыт найдете башмакам.

Пусть вдохновеньем неуч-ткач кичится,

И пусть портной в стихах распространится

Свободнее, чем в счетах. Светский франт

Вознаградит живой его талант

И за стихи ему заплатит сразу,

Лишь за свои расплатится заказы.

Воспев поэтов славных, я готов,

Парнаса чтить непризнанных сынов.

Раскрой, Камбель,[67] свое нам дарованье!

К бессмертию святое притязанье

Кто, коль не ты, осмелится иметь?

А ты, Роджерса![68] Умел ты раньше петь

Так сладко нам… Припомни блеск былого