Англичане едут по России. Путевые записки британских путешественников XIX века - [50]
На некоторых почтовых станциях не хватало лошадей – обстоятельство, которое весьма портит нервы путешественника, когда он направляется домой. Лебяжинская[488], следующая после Астрахани станция[489], была непохожа ни на одну из виденных нами. Ее начальник содержал свое хозяйство в идеальном порядке. По утрам почва покрывалась легким снежком, ночью были заморозки, а днем если уж не тепло, то во всяком случае солнечно. 18 октября в два часа дня мы вновь прибыли в Царицын, где узнали о кончине упомянутой выше черкешенки. Найти лошадей было все так же непросто, но нам удалось сделать это быстро, и, не теряя времени, мы сразу отправились в путь. Московский тракт идет вверх по крутому склону, с которого мы с тоской в последний раз взглянули на Волгу. Здесь она, делая небольшой крюк, огибает огромную впадину ниже города, отступая на некоторое расстояние от возвышенности справа и ивовыми рощами и длинными песчаных отмелей слева, и уходит вдаль между солончаков и песчаных степей к Каспийскому морю.
Незадолго до прибытия в Грачевскую[490] мы заехали на земли донских казаков. Это были самые унылые за все время нашего путешествия по России места. Мои черновые заметки о них пестрят фразами «бескрайняя волнистая степь», «весь день одна степь», «скучаем по Волге», «вспоминаем калмыков», «почтовые станции очень грязные и убогие» (после больших и приличных остановочных пунктов Астраханской губернии это было весьма неприятно). Вдобавок люди уже утеплили свои дома перед зимой, отчего характерный запах в них, описанный мистером Расселом[491], превратился в тошнотворный, «который бывает при валянии шерсти», и чуть ли не опасен для здоровья европейца. На протяжении четырехсот верст от Царицына до Новохопёрска городов нет, нет вообще ничего, кроме нескольких крайне жалких деревенек. Здесь, к сожалению, – по крайней мере, так мне показалось, имеется жиденькие деревца, из которых, скрепив их стволы глиной и травой, строят жилища. Широкая полоса земли вдоль левобережья Дона и Хопра (река, текущая мимо Новохопёрска в Дон), по которой мы ехали, была песчаной и безлюдной. Хопер и Дон разделяют страну донских казаков на две непохожие друг на друга части. Восточная хотя и не такая песчаная, как упомянутый выше тракт вдоль реки, безжизненна и тосклива. Она простирается на юг в направлении Кавказа до Маныча и сочетает в себе топкие почвы Нижнего Поволжья и солончаки с прикаспийскими песчаными степями. Это, однако, прекрасное место для разведения лошадей, поэтому вдоль Хопра и Медведицы (которая находится восточнее его и течет почти параллельно Илове и Волге) находятся несколько именитых конезаводов. Западная часть земель донского казачества настолько плодородна, насколько восточная бесплодна, и состоит из возвышенностей, которые пересекаются множеством рек и богаты знаменитым черноземом.
Через шесть суток после отъезда из Астрахани мы достигли Новохопёрска, после чего местность менее дикой, чем ранее. Действительно, граница Воронежской и Тамбовской губерний показалась мне местом, откуда начинается цивилизация. Имея иное происхождение, другие нравы и обычаи, а также противоположные интересы, донские казаки со времен распада Татарской империи в XIII в. и до окончательного уничтожения их самобытности при царе Павле постоянно держали Россию в напряжении. Кажется, общество донских казаков напоминало демократию – они не признавали ни знатности, ни чинов, их атаман (начальник) по окончании своего пятилетнего срока пребывания в должности вновь становился простым человеком, а командующий войском в одном походе мог служить рядовым в другом. Но если должности у казаков были временными, то потерять честь можно было навсегда – например, поступить на службу к царям. Екатерина II уничтожила эти порядки. Правда, ее указ, вводивший регулярные звания и привилегии для тех, кто согласится служить в русской армии, привел к крупному восстанию, которое было быстро подавлено. Однако на протяжении прошлого столетия казаки сохраняли относительную свободу, что привлекало к ним всякого рода беглых. Поэтому император Павел нанес двойной и окончательный удар по казачьей демократии: во-первых, беглых сделали крепостными тех, кто их приютил[492], а во-вторых, всем состоявшим на царской службе пожаловали дворянство[493]. Чтобы не допустить протестов против новых порядков, власти отправили казаков-военнослужащих в таможни и карантинные станции на западе и на пограничные линии от Кавказа до киргизских степей и Сибири. Все казаки мужского пола должны прослужить двадцать лет за пределами своей родины или четверть века на родине, однако этот срок правительство часто продлевает. Эти и множество других сведений, оставшихся за рамками нашего рассказа, объясняют те характерные особенности, которые удивляют всякого попавшего к донским казакам.
Дорогу, проходящую по их землям и по территории Тамбовской губернии, с обеих сторон обозначают большие кучи камней высотой четыре-шесть футов, которые видны издалека – они размечают огромную волнообразную степь, на поверхности которой зачастую нет никаких иных следов человеческой деятельности. Время от времени мы въезжали в полосу кустарника, который никогда не расчищался, хотя императорскую дорогу сквозь него «проложили» лет тридцать назад. При спуске с холмов нас забавляла ловкость, с которой наш ямщик опрокидывал загораживавшие путь повозки. Ехали мы очень быстро и часто встречали телеги со спящими возницами, которые не успевали посторониться, когда их будили звон колокольчиков нашей упряжки и крики ямщика. В таких случаях он старался задеть оглоблей нашего тарантаса заднюю часть чужой телеги – если она была порожней, то через мгновение уже лежала на боку. Все это он делал столь ловко, что, распекая его, мы, несмотря на все усилия, не могли удержаться от смеха, тем самым существенно уменьшая действенность порицания. Следует сказать, что таким способом мы не перевернули ни одной груженой телеги, а что касается порожних, то поставить их вновь на колеса было сущим пустяком.
