Ангелы на каждый день - [10]
— В восемнадцать лет Мария еще не пила кофе, — говорю я. — И была довольно разбитная. И выглядела она, конечно, совершенно иначе. Постарайся представить ее: она была гораздо стройнее, носила мини-юбки. Может, ты не поверишь, но она чем-то походила на тебя, хоть и была не так красива, как ты.
Илмут изумляется.
— Четыре года она ездила в гимназию. С вокзала домой шла, бывало, прямо по рельсам. Раскинув руки, словно искусный канатоходец, она могла пройти, ни разу не оступившись, сотни метров. Карел любил наблюдать за ней, особенно когда она была в мини-юбке. Он специально ждал ее у переезда, чтобы видеть, как она приближается.
Мария задумчиво размешивает кофе. Потом решительно встает, приглушает радио и подтягивает к себе телефон. Она почему-то выглядит взволнованной.
— Поезда и автобусы она, естественно, ненавидела. Ей нравилось, что у Карела уже в девятнадцать лет было собственное авто.
Мария набирает номер радиостанции. На лице Илмут — вопрос.
— Кто к нам на этот раз дозвонился?
— Добрый день, я — ваша слушательница из Праги.
В голосе модератора появляется наигранная радость.
— A-а, добрый день! Это наша постоянная слушательница, пани Мария. Да, да, пани Мария, мы сегодня вместе с вами обсуждаем вопрос об организации так называемых бэби-боксов, где матери, попавшие в тяжелую жизненную ситуацию, могут спокойно оставить своего ребенка. Эти блоки, естественно, отапливаются и связаны сигнализацией с медицинскими работниками. Каково ваше мнение, пани Мария?
— Я думаю, что организация бэби-боксов — неправильный путь, — говорит Мария.
Нервозность так изменяет ее голос, что Карел, скорее всего, не узнал бы ее.
— Давая возможность молодым матерям легко избавиться от ребенка, — заикаясь, продолжает Мария, — мы тем самым легко освобождаем их от ответственности.
Она замечает, что два раза употребила слово “легко”. Модератор ждет, Мария молчит.
— Итак, Мария, мы благодарны за ваше мнение и желаем вам отличного дня. Кто дозвонился следующий?
Мария кладет трубку, расправляет юбку и садится.
Потрясенная Илмут молчит.
— Нельзя даже представить, что это одна и та же женщина. Правда?
Илмут кивает.
10. Иофанел
— “И озеро тайком грустило, / тенистый брег ему внимал, / и воды крýгом обнимал; / а в небе дальние светила / грядою голубой блуждали, / как слезы страсти и печали...” — декламирует Гахамел.
Мы сидим на одной из ржавых арок железнодорожного моста; грязь, ржавчина, голубиный помет и убогое граффити. Реку бороздят лебеди и утки, под Вышеградской скалой[14] разворачивается пароход с туристами. Черно-коричневая гладь уносит первые опавшие листья и, случается, белое перышко. К остановке “На Витони” подъезжает трамвай номер семь — по стечению обстоятельств тот самый трамвай, который сегодня убьет Карела.
Неподалеку отсюда, в родильном доме в Подоли, пятьдесят два года назад он родился. Его приветствовали чуть ли не как героя — ох уж эти преждевременные родственные восторги. Необоснованный оптимизм. Разве с таким восхищением ликовали бы они над маленьким Каей, если бы знали, что он кончит жизнь инструктором автошколы? Нынче ветрено, туристы на пароходе покинули палубу. Не хочется кощунствовать, но иногда мне кажется, что человеческая жизнь — плохо организованное познавательное путешествие. Речной поток разбивается о ледорез у опоры моста. Илмут размахивает руками в воздухе, вздымая электронный смог, и ловит текстовки, которые источают пылкую любовь, — она уверяет нас, что так заряжается позитивной энергией.
— Ты промываешь золото в сточной воде, — замечаю я.
— Сегодня их у меня очень много!
— Итак, что мы имеем? Что мы установили? — открывает Гахамел совещание.
— Точно в телевизионном детективе, — довольно сообщает Нит-Гайяг, поднимая посеребренные брови. — Вопрос поставлен так, словно мы команда детективов.
— Я же сказал: монстрбригада, — повторяю я свое старое определение.
— Он употребляет множественное число, чтобы дать понять, что он один из нас, — продолжает Нит-Гайяг, бросая взгляд на Илмут. — Тип ласкового шефа. Строгий, но ласковый.
Илмут улыбается.
— Можем начинать? — притворно сердится Гахамел.
— Но почему опять мост? — жалобно спрашиваю я. — Почему мы не можем хоть раз сойтись в каком-нибудь уютном кабачке? Как нормальные люди?
— Потому что мы не нормальные люди, — отвечает Гахамел спокойно. — Потому что в кабачке пришлось бы что-нибудь заказать.
— Подумаешь, что особенного! Закажем копровку[15]! Или жаркое по-зноемски[16]! Или испанские птички! Или шункофлеки[17]!
Разумеется, я лишь хвастаюсь богатством своего словарного багажа. Гахамел хорошо знает, что моя инфантильность вызвана моим бессилием; ему ясно, что я не сообщу ему добрых вестей, а в ответ на мой косвенный призыв декламирует без малейшей запинки:
— “Над темным кряжем ясный день / встает и будит майский дол, / в лесах, где сумрак не сошел, / царит предутренняя лень...” Повтори.
Я сдаюсь.
— Что значит копровка? — интересуется Илмут.
Будь я человеком, я бы давно без ума влюбился в нее.
— Одно из традиционных чешских блюд, — объясняет ей Нит-Гайяг.
Илмут, глядя на меня, стучит по лбу пальцем. Она растеряна, как ребенок, который старается привлечь к себе внимание. Она впервые сталкивается лицом к лицу с человеческой смертью, и безысходность ситуации, естественно, волнует ее. Я припоминаю, чтó впервые испытывал сам. Знаю, какие вопросы проносятся в ее голове. Какой во всем этом смысл? И есть ли смысл дарить умирающим людям
Какие основания у критики считать, что «Михала Вивега можно издавать в два раза большим тиражом, чем других прозаиков»? Взрывной стиль прозы Вивега и широкая палитра типично чешского юмора сделали его самым читаемым автором, воссоздающим в излюбленной для него форме семейной хроники поворотные события недавнего прошлого Чехии.
В своем романе известный чешский писатель Михаил Вивег пишет о том, что близко каждому человеку: об отношениях между одноклассниками, мужем и женой, родителями и детьми. Он пытается понять: почему люди сходятся и расходятся, что их связывает, а что разрушает некогда счастливые союзы.
Какие основания у критики считать, что «Михала Вивега можно издавать в два раза большим тиражом, чем других прозаиков»? Взрывной стиль прозы Вивега и широкая палитра типично чешского юмора сделали его самым читаемым автором, воссоздающим в излюбленной для него форме семейной хроники поворотные события недавнего прошлого Чехии.
Михал Вивег — самый популярный современный писатель Чехии, автор двадцати книг, которые переведены на 25 языков мира. Поклонниками его таланта стали более 3 миллионов человек! Михал Вивег, так же как и Милан Кундера, известны российским читателям благодаря блистательным переводам Нины Шульгиной.Главная героиня романа — Лаура, двадцатидвухлетняя девушка, красивая, умная, влюбчивая, склонная к плотским удовольствиям. Случайная встреча Лауры и Оливера, сорокалетнего рекламного креативщика, остроумного и начитанного, имеет продолжение: мимолетные переглядывания в гостиничном ресторане выливаются в серьезный роман.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».