Ангел беЗпечальный - [7]

«Что это?» — вздохнул Борис Глебович разом осипшим голосом. Нет, он не испугался. Это было совершенно иное чувство: он испытал какой-то мгновенный, неведомый ему доселе восторг — будто исполнилась самая его заветная мечта. Все это длилось только миг — сарай и юноша подле него остались позади. Борис Глебович выкручивал шею, но уже ничего не мог разглядеть.

— Вы видели? — шепотом спросил он у бабки Агафьи, но та лишь испуганно съежилась и опять перекрестилась. «А вы?» — хотел он было крикнуть всем — всем пассажирам автобуса, — но, взглянув на окружающие его лица, равнодушные и напряженные, стал остывать и успокаиваться…

Автобус между тем миновал деревенские пределы и, застилая пространство за задним стеклом клубами пыли, тащился по проселочной дороге к лесу, который по приближении оказался заброшенным парком. Борис Глебович, не имея сейчас сил на осмысление приключившегося ему видения, постарался переключиться на происходящее. Атмосфера в салоне оттаяла, пенсионеры, оглядываясь по сторонам, оживленно переговаривались. В перспективе обсаженной липами аллеи открылся вид на старинную усадьбу — комплекс из нескольких зданий и хозяйственных построек. Автобус остановился у двухэтажного дома, выкрашенного в желтые и белые тона. У центрального, с четырьмя колоннами, портика уже были припаркованы серебристый «Мерседес», микроавтобус с надписью «Пресса» на боку и черный лимузин гендиректора фонда. В группе стоящих рядом людей Борис Глебович разглядел жизнерадостного Проклова и того самого Коприева — приземистого лысого толстяка, чей портрет он не далее как вчера лицезрел в актовом зале. Даже на фоне небрежно одетых представителей прессы зам главы на первый взгляд выглядел весьма непрезентабельно: брюки висели на нем мешком, расстегнутый пиджачок явно не мог охватить вываливающийся живот и от того казался маломерным. Но и рядом с разряженным, как манекен в магазине модной одежды, и по-барски вальяжным Нечаем Неждановичем Коприев не терял важного начальственного вида. Более того, он выделялся им, он весь был пропитан этаким властительским духом, словно оттиснут был свыше незримой печатью с надписью «Начальник».

В салон заглянул некто, по виду охранник, и попросил всех с вещами на выход. Пенсионеры высыпали на полянку и, тихо переговариваясь, прижались к автобусу. Проклов призывно махнул рукой:

— Подходите ближе, господа, не стесняйтесь: сегодня среди нас нет начальников и подчиненных — сегодня мы все друзья, объединенные общей радостью. У вас теперь новый красивый благоустроенный дом, — гендиректор широко обвел рукой окружающее пространство, — вас ждет чуткая опека и забота. Впрочем, об этом вы уже знаете. Несколько слов о вашем новом доме. Когда-то здесь была усадьба дворян Ваниных-Петрушкиных, в советские годы тут был устроен музей, а сейчас заботами и попечением нашего фонда все это выкуплено, отремонтировано и предоставляется, так сказать, вам в безсрочное пользование. Пользуйтесь на здоровье этим пансионатом! Да, а сейчас слово нашему покровителю, нашему, так сказать, защитнику — заместителю главы областной администрации Кириллу Кирилловичу Коприеву. Прошу вас! — Нечай Нежданович церемонно поклонился и отступил назад.

— Ну что ж! — Коприев выставил вперед свой объемистый живот. — Не ожидали? Не думали попасть в такое место? Красота! Век будете благодарить, еще не раз в ножки поклонитесь всем, кто это вам преподнес на блюдечке за просто так! Что вы были там? Заброшены, забыты, полуголодны и злы на весь мир. Теперь наконец поймете, что мир не без добрых людей. Что и до вас кому-то есть дело, что кто-то вас любит и готов заботиться…

«Уж вовсе и не за так нам все это дали, — подумал Борис Глебович: — наши квартиры, дома и имущество — это что ж, просто так? Нет, тут какая-то фальшивка!» Он взглянул в лицо Коприева, в его глаза, в которых трудно было что-либо рассмотреть, — но чего уж там точно не было, так это любви и заботы. Какая-то мертвая неопределенная муть… «Но по чьей же вине мы заброшены и полуголодны? — Борис Глебович едва не сказал это вслух. — Почему прежде не заботились о нас? Ведь вы же и есть власть? Почему только сейчас через какой-то там фонд, а не напрямую, по своим обязанностям, признаетесь нам в любви? Да правду ли вы говорите?» Борису Глебовичу вдруг показалось, что он понял этого человека, просчитал, что называется. На своем жизненном пути он не однажды встречал таких людей: они карабкались вверх зачастую из самой ничтожности, самой грязи, расталкивая и кусая всех, кто мешал. Раньше им было сложнее добиваться своего, а теперь… теперь наступила самая их пора. Их выталкивали наверх, наряжали в костюмчики, сажали в «Мерседесы», а уж деньгами они обзаводились сами — это умение было у них в крови. Они стали нужны: ведь надо же кому-то смотреть в глаза народу — им, пенсионерам, рабочим, военным, — не испытывая ни малейшего угрызения совести; сохраняя серьезную мину, обещать что угодно — повышение зарплаты, рост благосостояния, скорейшее наказание всех воров и негодяев… что угодно! — доподлинно зная, что ничто из всего этого никогда не будет сделано. «Да уж, — вздохнул Борис Глебович, — похоже, приехали… в гробоположню. Хотя, с другой стороны…» Он оглядел окружающее благолепие: утопающие в зелени красивые дома, особенно этот, с колоннами, уютные флигельки, беседки, ухоженные дорожки… А сам парк! Эти мощные стволы, густые кроны, сирень под окнами! Запах лип, чистый прозрачный воздух! Если все это действительно им —  действительно, тогда все не напрасно, тогда в жизни, в отличие от его оскудевшего верой сердца, есть правда. Значит, стоит жить!