Anenerbe - [83]

В подъезд он залетел случайно через чердак, где вспугнул голубей, заметавшихся вместе с ним, а, вылетев, понял, что за ним кто-то следует с пронзительным и визгливым криком. Крик был сначала мужским, а уж потом превратился в женский. Мужчину Ефим вспомнил — тот сам когда-то упал в пролет, его даже не толкнули, хотя желание было. Что касается женщины — она, дура, так и не научилась рисовать самолеты, она вообще ничему не научилась в жизни — бестолковое существо, занимающее место в пространстве.

С книгами тоже все вышло случайно — нелепая встреча, когда вдруг проснулась память. Лес он узнал сразу — даже почувствовал сырой прохладный воздух и себя увидел — полусгнившие останки в темной низине. И мужиков, что бродили по болоту и лазили по блиндажам, видел — они были ему неинтересны. Старый дед его вспугнул — хватило легкого скрипа половиц, чтобы отправиться в поднебесную. Он пропал, как и мысль, прожившая совсем недолго. Затем вновь на него кричали, били ногами и стреляли в затылок. Сбрасывали в яму, из которой быстро поднимали и вновь били, стреляли и бросали…Вдруг появляется чье-то лицо, знакомое. Он вспоминает и не может вспомнить.

— Ты чего на меня уставился? — спрашивает лицо, — устал? Мы все, Ефим, устали — время такое. Вот ты помоложе меня будешь, и тоже устал. Две ночи не спал? Понимаю. Я не спал две недели — некогда спать, собирайся.

Куда-то идут — скрипят сапогами. Рядом еще кто-то — лица мрачные и угрюмые. Выходят на улицу, курят.

— Где его черти носят?

— За керосином, Никита Назарович, отправился, — раздается голос, и Ефим понимает, с кем он только что говорил. Никита Назарович Сименюк — его командир.

Подъезжает автомобиль — большая темная машина выплывает из темноты и дрожит. Хлопают дверцы — внутри тепло, хотя и темно. И снаружи тоже темно — кругом ночь. Едут — летят в темноте. В свете фар уворачиваются сонные дома, пугливо озираются и пропадают.

— Аккуратно, — говорит Никита Назарович, — с этим колдуном велели аккуратно.

— А он и в самом деле колдун? — спрашивает кто-то.

— Говорят, колдун. Когда человек много знает — он уже колдун, а этот знает столько, что никто не знает, сколько он знает, — объясняет Никита Назарович.

— А что же он знает, чего другие не знают? — раздается вновь вопрос.

— Дурак ты, Савченко, и дураком умрешь, — шутит командир. Товарищи смеются.

— А какая разница, кем умереть — дураком или умным? — звучит другой вопрос. Товарищи уже не смеются.

— Хороший вопрос, — соглашается командир, — актуальный, только запоздалый. И задать его нужно было не мне, а попу, которого мы на прошлой неделе допрашивали. Мы же с ним в настоящий диспут пустились, только у бедняги аргументов не нашлось. А у нас один аргумент — железный, всегда на боку весит.

Колдуном оказался низенький старикашка с козлиной бороденкой — многие товарищи тут же разочаровались. Савченко — тот даже потрогал колдуна, несильно ткнул своим наганом. И ничего не произошло — колдун как стоял на месте, моргая глазами, так и остался стоять, лишь качнулся и поправил очки.

— Ну, ну, — говорит Никита Назарович, бросая неодобрительный взгляд на своего подчиненного, — мы о чем с тобой битый час беседовали? Затем обращаясь к колдуну:

— Товарищ академик, простите за несвоевременный визит, однако, как вы понимаете, меры предосторожности не помешают.

— Какие меры? — не понимает старикашка.

— Предосторожности, враг — хитер и коварен. Пальтишко набросьте и шарфик, у вас есть шарфик?

— Какой шарфик? Вы кто?

— Простите, товарищ академик, — извиняется Никита Назарович, — люди обычно нам на слово верят, если только уж крайне сомневающиеся, а документ имеется, как нам без документа, мы же не бандиты какие-нибудь. Вот он — документ.

Достает и протягивает бумагу.

— И шапочку какую-нибудь, чтобы от ангины. Савченко, погляди там у них в прихожей шапочку.

— Эта пойдет? — минуту спустя кричит Савченко и протягивает предмет явно из дамского гардероба.

— Савченко! — Никита Назарович сердится, — какую-нибудь — не значит женскую! Они же мужчина, как они в дамской шляпке на прием пойдут? Нет, Савченко, ты у нас все же дурак.

Товарищи улыбаются.

— Прочитали? А тут и читать нечего — печать, подпись — все законно. Вы, товарищ академик, не волнуйтесь — доставим в лучшем виде. Внизу таксомотор дожидается, и галстучек набросьте или в карман суньте — потом повяжете, как вам хочется. А вы, — Никита Назарович повернулся к родственникам, — не переживайте. Ложитесь на здоровье и продолжайте спать. Ничего с ними не произойдет, как отвезем, так и привезем. Поговорят они с кем надо, может, и чая предложат.

Едут обратно — трясутся на ухабах и молчат.

Ефим сидит рядом с колдуном и чувствует, как тот дрожит. Волнуется старикашка, это хорошо — все волнуются, даже когда обходительно и с уважением. Волнения еще больше, потому как уважение заслужить нужно, черт знает, чем обладать, чтобы вот так, чтобы серьезные люди, чтобы на машине… и культурно. И вдруг Ефиму нравится быть обходительным, просто так — для разнообразия, для смены обстановки — он же умеет и слово доброе сказать и взгляд поощрительный бросить.