Старик никогда не внушал доверия. Жители домов полагали, что он живет где-то рядом, но вот где именно, сказать никто не мог. Старик появлялся как-то вдруг, неожиданно. И также вдруг пропадал. Никому не было до него дела. Почему-то его не любили бродячие собаки. Понятно, что одичавшие животные обеспокоены вторжением на их территорию таких же бездомных тварей. При появлении старика собаки разбегались, как разбегаются при приближении волка — без каких-либо претензий на территорию, прижав к голове уши. Старик, казалось, их не замечал. Впрочем, однажды запустил пустой банкой в зазевавшегося пса — тот был занят тем, что ошивался у бака с пищевыми отходами. Бедный пес! Поджав хвост, он гнал добрых пару кварталов, прежде чем почувствовал себя в безопасности.
У старика, вероятно, был свой маршрут. И он по нему ходил. Иногда старик останавливался, что-то высматривая на пути. Бывало, принимался топтать башмаком тропинку — что-то в ней ему не нравилось. Иногда он останавливался по другой причине. Смотрел, словно обдумывая, откуда взялась на пути лужа? Верно. Вчера лужи на пути не было. Ночью шел дождь. Впрочем, мы можем ошибаться. Вполне вероятно, что старик думал вовсе не о луже. Лужа была необходима, чтобы остановиться и подумать о чем-то другом. Зимой старик также ходил. И его не было жаль. Любой пожилой человек, тем более старик, всегда вызывает в метель чувство сострадания. Конечно, только в том случае, если ты не законченный эгоист. Эгоисту никогда не придет в голову мысль, что когда-нибудь и он состарится. И будет представлять собой жалкое зрелище. Проще говоря, эгоист лишен воображения — он в нем не нуждается.
Куда ходил старик? По какому маршруту? Сказать сложно. Появлялся он как-то «вдруг». То есть вот его нет, а вот он появился. И точно также пропадал — словно призрак. Однако старик был больше похож на человека, нежели на призрака. Некая материальная связь с окружающим миром в образе старика присутствовала, иначе, чем объяснить интерес, который однажды проявил к нему прохожий — молодой парень. Он увязался за стариком, не представляя впрочем, какую выгоду из этого можно извлечь. Существуют неприятные личности, которые при любой встрече начинают отчаянно соображать и прикидывать в своем скудном уме, чего бы поиметь, какую выгоды получить и как обмануть несчастную жертву. Ни какого милосердия и тем более сострадания молодой поддонок никогда не испытывал. Он просто был лишен этих качеств от рождения. Оказывается, можно родиться негодяем или злодеем. О существовании названных слов он слыхал, но что они в полной мере относятся к нему лично, представить себе не мог.
Старик пребывал в состоянии, имя которому старческая отрешенность. Ученые мужи, охотники до новых терминов, называют данное состояние маразмом, чем намеренно унижают старость и все, что с ней связанно. Несмышленым ребятишкам в этом отношении повезло больше. В юношеском маразме их никто не обвиняет. Итак, отрешенность — состояние, где нет места скучной обыденности, с ее мелкими житейскими проблемами, что всем нам так хорошо знакомо, что читается на лицах, мелькающих перед нами каждый день. Что-то более глубокое, а значит, важное. Двойственный образ. Один — духовный, а другой — материальный, передвигающий конечности, держащий руки в карманах.
Вскоре молодому человеку стало не по себе. С возрастом ты знаешь, где в тебе сидит недуг, какими болячками наградили тебя родители или жизнь. Болезнь, какой бы коварной она не была, с возрастом не является столь неожиданно, чего не скажешь о молодости. Ты уверен в себе, в своих силах и способностях. Живешь в согласии со своим организмом, который, казалось, прощает все твои вольности и глупости. Сначала запершило в горле. Совсем немного, самую малость. Затем сдавило за грудиной. Дальше — хуже. Вдруг стало не хватать воздуха. Дышишь, а тебе не хватает. Глянь — сколько его кругом, и не хватает! Еще не понимаешь, но тебе уже страшно. Не знаешь, что происходит. Липкий пот на лице — парень его почувствовал, когда прикоснулся рукой. Минуту назад пота на лице не было. Затем появился еще кто-то. Он пока еще не знает, кто именно появился, однако чувствует его присутствие. Этот кто-то всего лишь наблюдает, как он себя чувствует — отчего не менее ужасно.
— Плохо? — спросили его. Но только как спросили! Лучше бы и не спрашивали. Потому как стало еще хуже. Вот и слабость. Сколько в нем, столько и слабости. В каждом грамме, в каждой клеточке. Куда? Спрашиваю — падать? Сюда, что ли? Или, быть может, туда?
Глаз у старика страшный. Он своим глазом дырку в голове пробурил. И сейчас по этой дырке ползет в голову. Чего ему там — в голове — нужно? Как он в голове поместится?
— Глубже дыши, глубже, — слышит он. — Набрал воздуха и выдыхай, не держи в себе — выдыхай.
Все одно, глаз страшный. Его не обманешь — застрял в голове. Не туда и не сюда — чего он и боялся. Старик хоть и мелкий, однако застрял.
— Зачем за мной увязался? — спросил старик. — Еще не решил? Вот и я не решил. Не знаю, как с тобой поступить. Чего со старика взять? Верно? Глянь — чего с меня взять? Пальтишко — дрянь. В карманах пустота — чего с меня взять? А потом другая мысль — он же где-то должен жить. Спать, есть, бороду по утрам брить он где-то должен. Здесь уже старику не повезло. Кабы был у него вид иной, еще бы подумал. А так и думать нечего. Ухоженный старикашка. А думал ли, что не каждому суждено дожить до старости. Значит, есть в этом некий замысел. Один не дожил, а другой дожил. Только чего с него взять? Кому он нужен со своей хромой ногой, беззубым ртом и больной печенью?
