Anenerbe - [8]

На стене тикают часики, подсказывая, что в комнате Виталий Борисович все же не так одинок, как ему кажется. Тик-так, тик-так, — негромко говорят часики, — как ты там? Устал? Не устал? Тик-так, тик-так. Опять хандра?

Хандра, — мысленно отвечает Виталий Борисович, и дождь уже третий день подряд.

Что новенького?

Как обычно, — говорит Виталий Борисович, — умирают люди. Вчера еще одна женщина умерла — Клавдия Степановна Мухина. В пролет бросилась с шестого этажа, наверно, устала.

Жить устала? — спрашивают часики.

А как у нее сейчас спросишь? Устала она или не устала?

Тик-так, — молчат часики, — молодая?

Внешне не молодая, в возрасте, а в душе… я с ней знаком не был, не пришлось, поэтому сказать ничего не могу.

Умерла, — сказали часики.

Да, умерла, — повторил Виталий Борисович и подумал — спать ему или не спать. Хандра располагает только к двум занятиям, хотя второе обязательно влечет за собой первое. Поэтому, в общем-то, разницы никакой. Спать не хотелось, а хандра была. Она проникла в каждую клеточку, заполнила тело свинцом и какой-то апатией. Еще минута, и глаза закроются.

Поднялся, скрипнув диваном, а прежде не скрипел. Странно. А вдруг скрипнул не диван, а он скрипнул — непроизвольно застонал. И так бывает, когда непроизвольно, когда против воли или ей вопреки. На глобус посмотрел. Дурак — дураком этот глобус! Чего, спрашивается, лыбится в темноте?

Пойдешь? — спрашивают часики.

Еще не решил, — признался Виталий Борисович и слукавил. Хотя как знать, может, один Виталий Борисович, тот, который ответил, и не решил, а другой, что поднялся, уже давно принял решение.

Сейчас я вас в одну кучу соберу, — говорит уже третий Виталий Борисович.

Бутылка водки, купленная черт знает когда — два месяца назад, не сопротивлялась — поддалась, как поддается женщина, которая заждалась мужского внимания.

— Не думал, — говорит первый Виталий Борисович.

— А тебя не спрашивают, — отвечает второй и подсказывает третьему, — я в холодильнике колбасу видел, еще не испортилась?

— Тебе же завтра на работу!

— Мне всегда на работу, завтра, послезавтра, не хочешь — не пей!

Молчит. Вероятно, обиду почувствовал.

— Давненько… не держали мы в руках шашек, — предчувствуя неожиданно свалившийся на него праздник, заявляет второй. А что за грех? Никакого греха, а заодно бабку помянем. Эй, ты, бабку следует помянуть!

Молчит — в оппозицию ушел.

И в правду давно не пил, поморщился Виталий Борисович, прислушиваясь к урчанию в животе.

— А фуражку зачем надел? Тебе же форма не идет…

Виталий Борисович сидел на кухне. Огромные, синие, еще советского образца трусы, на голове фуражка, которую он позаимствовал у глобуса.

— Отрава, — сказал он.

— Первая всегда плохо идет, — утешил его кто-то, — первая она на то и первая, чтобы остальным путь проложить и дорожку вымостить. Как тебе математик? На идиота не похож — слишком здраво рассуждает, а речь? Что ни слово — вопрос. И ждал он тебя, как знал, что ты придешь. А если так — опять вопрос. Откуда он знал? Говорит, во сне явился. Ты его прежде видел? Нет, не видел. А он тебя — видел? Тоже не видел. И как тогда ты к нему во сне явился? Врет!

Виталий Борисович налил еще и откусил колбасы, хотя есть не хотелось. Откусил просто так, чтобы чем-то себя занять.

Врет? А почему он должен врать? Чтобы лгать, нужна причина. Без причины и солнце не всходит. И везет ему на всяких придурков, а кто сказал, что Алексей Митрофанович придурок? Математик — он почти ученый, а у них, как известно, мозги набекрень. Уравнения решают, в степень возводят и вычисляют форму нашей вселенной. Кому, спрашивается, есть дело, какая форма у вселенной! Тысячу лет жили и не знали, что земля круглая. И что? Плохо жили? Замечательно жили — ели, пили и не тужили.

Хотя к чему ему врать? Эксперимент, говорит, не желаете? Можно и эксперимент, что ему еще остается делать? У него вся жизнь один большой эксперимент, он, поди, и опыты над собой ставит. С кафедры, бедолагу, уволили, с трудом вспомнили. Кто? Горелик? Алексей Митрофанович? Не помню, зайдите в отдел кадров. Зашел. Алексей Митрофанович? На кафедре, говорите, преподавал? Простите, не помню, нужно будет архивы поднять… Подняли. Ах, Горелик! Был такой — очень странная личность, кандидат наук? У нас много кандидатов, план мы выполняем успешно. А как же! Вы не знали? У нас план имеется, чтобы каждый год новые кандидаты…

Виталий Борисович махнул третью рюмку и понял: хмелеет — перед глазами поплыл голубой туман.

— На, носи дальше, — произнес он и водрузил на глобус фуражку.

Во сне ему явилась Клавдия Степановна и опять обнаженная! Стало даже неловко, потому что гражданка Мухина не только была голой, так она самым бесстыжим образом приставала к Виталию Борисовичу! А он в фуражке и синих трусах. Как, вероятно, сидел на кухне, так и отправился в космическое путешествие, одеться не успел. Виталий Борисович, хотя и пребывал во сне, но лишнего себе позволить не мог — на помощь пришли воспитание и честь мундира. А Клавдия Степановна что-то на французском говорит, какие-то стихи французских поэтов читает и нисколько не стесняется. А потом и говорит, уже по-русски: а чего, говорит, мне стесняться, если я уже три дня как мертвая? Вы-то мертвая, соглашается Виталий Борисович, а я-то живой! Это вам все равно, голые вы или обнаженные, а мне напротив и вовсе не все равно, да и что товарищи подумают? Да ваши товарищи, возражает Клавдия Степановна, только об этом и думают! Вот, сопротивляется Виталий Борисович, прикройте свою наготу, мне право, действительно, неудобно смотреть на голую женщину, и тем более, мертвую. Отдал свой мундир с погонами, а сам, стало быть, в трусах и остался. В синих, советского образца, потому как других трусов в Советском Союзе купить было невозможно. Насчет женщин — неизвестно, а мужчины поголовно ходили все в синих сатиновых трусах. А чтобы еще раз подтвердить данный факт, является Алексей Митрофанович и тоже в синих трусах! Я, говорит он, явно не стесняясь своего, скажем, не самого удачного наряда, на минуточку заглянул. Товарищ Шумный, вроде как сомневался, мы намедни встречались, вас вспоминали, — и кивает своей старой знакомой — Клавдии Степановне. А Виталий Борисович не знает, что делать, как поступить, и пребывает в полной конфузии. Единственное утешение, что это сон, и как всякий сон, он должен когда-нибудь закончиться. И он закончился — Виталий Борисович ударился головой и проснулся.