Анатомия скандала - [76]

Проблема в том, что весь имидж Джеймса Уайтхауса построен на его убедительности, резонности и авторитетности. Об этом говорит каждая мелочь — от пальцев, сложенных как бы в молитве, до спокойного баритона, который успокаивает богатством тембра, с легкостью вызывает доверие, усыпляет бдительность, убеждает, что будет только правильным ему поверить. Значит, надо ограничить подсудимого в возможности много говорить и не уступать ему ни на дюйм. Задавать наводящие вопросы, которые лишат его роскоши пространных объяснений, торопить, когда он будет отвечать. Гнев вскипает во мне мгновенно и неудержимо, но сейчас не форум истерических срывов. Уайтхаус займет рациональную, реалистичную позицию, значит, и мне нужно быть не менее хладнокровной и сдержанной, чем он.

— Я хочу прояснить несколько пунктов, — бодро начинаю я с улыбкой. — В частности, вопрос о расстегнутой блузке. Мисс Литтон сказала, что вы рванули и распахнули ее блузку, но вы предположили, что она сама помогала вам расстегивать пуговицы. — Я заглянула в записи, устроив небольшое шоу из своей дотошности. — Вы заявили: «Мне не свойственна жестокость, я не такой человек, который срывает с женщин одежду. Это не мой стиль».

— Все верно, — подтвердил подсудимый.

— Вы же сильный мужчина, мистер Уайтхаус. Бывший участник гребной команды Оксфорда. Спортсмен, смею сказать. И вы никогда насильно не распахивали на женщине блузку в порыве страсти? — спрашиваю я, рассчитывая, что он смутится, что ему станет неуютно от воспоминаний или хотя бы сквозь непрошибаемый фасад прорвется дурацкий мужской шовинизм. Но если я надеялась, что Уайтхаус вспомнит, как изнасиловал меня, или о другом подобном случае, то я была слишком наивна.

— Нет. — Он сморщил нос, якобы ошеломленный моим предположением.

— Даже в минуту неистовой страсти, вроде той, что была между вами и мисс Литтон в сентябре, когда вы занимались сексом в вашем кабинете?

— Нет, — уже тверже ответил он.

— А как же то, что в лифте вы помогали ей стягивать колготки и порвали трусики, как сами признались?

Анджела поднялась с места.

— Ваша честь, нет никаких доказательств, что мой клиент несет ответственность за эти повреждения.

Судья Лакхёрст вздохнул и повернулся ко мне:

— Не могли бы вы переформулировать свой вопрос, мисс Вудкрофт?

Я помолчала.

— Вы признали, что помогали ей стянуть колготки и трусы и что события «приняли бурный оборот». Значит, более чем вероятно, что в этот бурный момент вы с силой рванули ее колготки, не правда ли?

— Нет.

— Возможно ли, что «в порыве страсти» вы разорвали ее трусики?

— Нет.

— Неужели? — Я притворилась равнодушной, скрывая негодование, потому что знала: вот здесь он лжет. Двадцать лет назад он рванул мою рубашку — я до сих пор помню обрывки ниток и две отскочившие пуговицы — и начал тискать мой «Уандербра». — Это ценно, спасибо.

Я кашлянула, якобы прочищая горло и быстро оценивая ситуацию. Чем колупаться в показаниях о синяке («Ей нравились укусы в пылу страсти»), всякий раз упираясь в стену его самоуверенности, надо переходить к главному. Предложить ему мою версию в надежде сорвать с него маску — с абсолютным пренебрежением к его ответам — и показать истинное лицо лжеца. Но сначала надо продемонстрировать залу его надменность: присяжные должны увидеть человека, который ставит свои потребности превыше всего и абсолютно глух к чувствам молодой женщины, которая говорит ему «нет».

— Давайте вернемся к инциденту в лифте. Мы знаем, что вы с мисс Литтон и раньше занимались сексом в палате общин.

Уайтхаус кашлянул.

— Да.

— Стало быть, вы не без основания ожидали, что она не против повторить? Снова заняться сексом в палате общин, просто в иной обстановке?

— Да. — Он насторожился, чуть протянув это короткое слово.

— Когда вы вошли в лифт, который, как вы заявили, Оливия сама же и вызвала и в который вошла первой, заявив перед этим, что все еще считает вас привлекательным, — я рискну утверждать, что вы рассчитывали на секс.

— Вначале нет.

— Вначале нет? Это был быстрый секс, не правда ли? Вы уложились меньше чем в пять минут. «Бурный оборот», как вы сами заявили. Стало быть, на прелюдию ушло не так много времени.

Уайтхаус снова кашлянул, прочищая горло.

— К чему все идет, стало понятно очень скоро, но в лифт я вошел, не думая, что так получится.

— Вы не могли об этом не думать, вы же в лифт не совещаться шли.

Один из присяжных прыснул.

— Нет, — ответил Уайтхаус напряженнее. Ему не нравится, когда над ним смеются.

— Нет, — негромко повторила я. — Значит, вы вошли в лифт, сразу же столкнулись и начали целоваться?

— Да.

— Затем блузка была распахнута — насильно, как утверждает Оливия, расстегнута вами обоими, как настаиваете вы, — и вы берете мисс Литтон за ягодицы.

— Да.

— И вместе с Оливией стягиваете с нее трусики — как вы сами признались, вы ей помогали?

Пауза, затем:

— Да.

— И когда это происходило, вы, по вашим словам, находились очень близко друг к другу?

— Да.

— Лифт ведь крошечный, метр в ширину и меньше метра в глубину. Насколько близко друг к другу вы были?

— Ну мы целовались и… находились лицом к лицу.

— Как близко? Десять, двадцать сантиметров или еще меньше?