Анатомия скандала - [74]

— Я бы хотела вернуться к тому, что случилось в коридоре у комнаты для совещаний утром тринадцатого октября, — начала Анджела Риган, улыбнувшись подсудимому.

— Ах да! — сказал муж Софи. — После того, как мисс Литтон вызвала лифт?

Позже Софи и сама удивлялась, как высидела все это время, вытянув шею, чтобы лучше видеть зал, и стараясь угадать мысли присяжных, двенадцати совершенно разных людей, которым предстояло решать судьбу ее мужа. Она не понимала, как ей удалось выдержать любопытные взгляды сидевших на галерее, которые, узнав ее, многозначительно переглядывались. Софи украдкой косилась на них, испытывая стыд — злой и жгучий. Подумать только, когда-то она любила быть в центре внимания — в юности, в Оксфорде… Здесь взгляды были иными: всезнающими, осуждающими, откровенно растерянными, любопытными: «Это его жена. Надо же, замужем за насильником! Так он сделал это или нет, в конце концов?»

Софи старалась сохранять невозмутимость, и ей это почти удалось: Джеймс изложил совсем другую версию, отличную от той, о которой писали в газетах, дал событиям свою оценку, которой Софи очень хотелось поверить. По его словам, женщина, не сумевшая сохранить собственный брак, вызвала лифт, сказала чужому мужу, что он «убийственно неотразим», и вошла в кабинку, увлекая его за собой, а Джеймс, занятый мыслями о статье в «Таймс» и благодарный за возможность поговорить в приватной обстановке, наивно, не подумав, шагнул следом.

— Я понимаю, это покажется нелепым, — иронизировал он над собой с улыбкой, очень хорошо известной Софи и безотказно действовавшей на мамаш возле школы, учительниц и избирателей, — но мне хотелось с ней поговорить. Она всегда была хорошей референткой. Наперсницей, что ли. Видимо, я усомнился в себе — помню, я спрашивал себя, действительно ли моя манера может быть истолкована как надменность, и подумал: уж Оливия-то сможет ответить мне честно.

— Но разговора между вами не было? — поторопила Анджела.

— Нет, мы не говорили. — Джеймс покачал головой, словно затрудняясь объяснять, как оказался в такой ситуации. — Она потянулась ко мне с поцелуем, и я почувствовал, что отвечаю на него. Это был момент помрачения и слабости. — Он помолчал и добавил дрогнувшим голосом, полным искреннего раскаяния: — О котором я, разумеется, глубоко сожалею.

Подталкиваемый адвокатшей, Джеймс изложил свою версию поцелуя, хватания за ягодицы и расстегивания блузки.

— Блузку я на ней не рвал, — уточнил он и оглядел зал, будто сама идея казалась ему абсурдной. — Насколько я помню, мисс Литтон сама помогла мне ее расстегнуть. Мне не свойственна жестокость, я не из тех людей, которые рвут на женщинах одежду. Это не мой стиль.

Он умен, подумала Софи, не сказал прямо, что такому мужчине, как он, нет нужды срывать одежду с женщин, что Оливия сама прыгнула на него.

— А как быть с затяжками на колготках? — не дала ему уйти в сторону адвокат Риган. — Колготки тонкие, пятнадцать ден, на таких легко остаются затяжки.

— Должно быть, это вышло, когда она их стягивала, а я помогал. — Джеймс замолчал почти что с покаянным видом. — Боюсь, в порыве страсти события приняли бурный оборот, — сказал он.

— А трусы с надорванным эластичным поясом? Вы можете сказать, когда они были порваны?

— Нет. Может, когда она их натягивала. Не помню, чтобы я слышал, как они рвутся, но, как я уже сказал, события приняли бурный оборот. Насколько мне помнится, трусики спустила сама мисс Литтон.

Софи подавила рвотный спазм — все представилось ей слишком ясно. Она бывала в лифте палаты общин: тесная скрипучая каморка, где невозможно не задеть локтями о дубовые стенки. Поцеловавшись, любовники не могли не прильнуть друг к другу — пространство побуждало к крепким объятиям. Оливия помогала ему расстегнуть ей пуговицы, может, даже сама все их расстегнула, спустила колготки, сдернула трусы. И Джеймс, неистовый, обезумевший, пусть сначала и пытался сохранить лицо, но потом потерял голову и был втянут в это действо.

Но в то же время Софи похолодела от сознания, что муж говорит неправду. Для этого не было никаких особенных причин — лишь еле ощутимая дрожь, ощущение, что рассказ отклоняется куда-то в сторону, что настоящая правда здесь не прозвучала. Джеймс сказал, что никогда не срывал с женщин одежду, однако Софи прекрасно помнила, как он рвал на ней вещи, стремясь побыстрее добраться до тела. Взять хоть то платье-комбинацию косого кроя, у которого он оторвал бретельки на вечеринке, или блузку со сложной застежкой, под которую ему не терпелось проникнуть, или юбку, с которой посыпались пуговицы от его рывка. Это все дела минувших дней, когда Джеймс был импульсивным, страстным и совсем молодым — двадцать один, двадцать два года. Тогда это доказывало взаимность их страсти, потому что Софи хотела Джеймса не меньше. Но если он давно перестал так делать с ней, женой, это не значит, что он не делал этого в лифте с Оливией! Джеймс еще как способен рвать на женщине одежду, что бы он ни говорил.

Не в силах думать, Софи оцепенело слушала, как муж объясняет, что синяк — просто чересчур энергичный укус в порыве страсти.