Анастас Иванович Микоян: человек и политик - [84]

М. Г.: Какими были отношения между Микояном и Троцким?

С. М.: Думаю, неважными. Я читал стенограммы съездов и пленумов и обратил внимание, что отец его перебивал и возражал довольно резко. Мне он рассказывал, что Троцкий не притягивал к себе людей, а отталкивал высокомерием, пренебрежительным отношением. Он был великолепным оратором и объединял людей на площади, но с товарищами по работе не мог ладить, восстанавливал их против себя. Когда я спросил, почему не остановили выбор на Бухарине, отец ответил, что Бухарина все любили. Однако сам он высказывался за Сталина. К тому же считался больше теоретиком, чем практическим работником.

Теперь я думаю, что неважные личные качества Троцкого тоже оказались нашим несчастьем: он был, конечно, тоже не подарок — многое в своей деятельности Сталин взял из идей Троцкого, — но таким изувером просто не мог быть. А Бухарин был бы лучшим выбором. Что бы там ни выискивали в его речах, я думаю, он бы мог прийти к «социализму с человеческим лицом», а следовательно, наш строй мог бы эволюционировать к социал-демократии. НЭП этому мог способствовать, если бы Сталин не прикрыл его, а ведь Ленин-то предлагал его как программу «всерьез и надолго», лет на 15–20. Представьте, до 1941 года — НЭП. И Бухарин в качестве лидера партии? А не этот выродок рода человеческого.

(…)

М. Г.: Вы упомянули, что ваша мама умерла во время Карибского кризиса, когда Анастас Иванович был на Кубе?

С. М.: Да, и я был с ним. Отец получил телеграмму от Хрущева о смерти мамы. В ней говорилось почти дословно следующее: «Решай сам, прилетишь ли ты на похороны, или останешься продолжать порученное тебе важнейшее дело, поручив нам вместе с твоими сыновьями похоронить ее». Ситуация была действительно катастрофическая. Фидель Кастро не соглашался на условия договоренности между Кеннеди и Хрущевым. Все висело на волоске, ибо дело заключалось не просто в согласии. Фидель мог легко саботировать выполнение условий. И тогда США могли начать высадку — а на Кубе было 42 тыс. наших войск. Столкновение было бы неизбежным, а потери наши при артиллерийской, ракетной и бомбовой подготовке вторжения были бы очень велики. Наши части на Кубе имели и тактическое ядерное оружие, которое планировалось использовать против десантной армады, пока она была бы еще в море. Как мог повести себя Кремль в такой обстановке? Некоторые американские историки вообще считают, что они упустили шанс покончить с Кастро. Их не волнует, что они бы покончили заодно с сотнями тысяч людей. Но Хрущев мог оказаться вынужденным нанести где-то ответный удар — скажем, в Берлине, или по американским ракетным базам в Турции, Пакистане или где-либо еще. В общем, отец все это понимал. Он остался, отправив меня домой.

На похоронах мамы было много людей. Пришла жена Хрущева — Нина Петровна, женщина, которую я безгранично уважал. Все ждали самого Никиту Сергеевича. Мне показалось, что даже Нина Петровна не знала, ждать его или нет. Слегка затянули церемонию, думая, что он запаздывает. Потом стало ясно, что ждать нечего. Он так и не приехал. По кавказским обычаям это непростительная обида, к тому же нарушение обещания. Отец этого никогда не простил ему. Я очень хорошо относился к Никите Сергеевичу. Не сочтите за похвальбу или зазнайство, но и он тоже ко мне хорошо относился. Поэтому я никогда не говорил отцу о словах, сказанных мне Никитой Сергеевичем на следующий день после похорон, когда он меня принял в кабинете в Большом Кремлевском дворце: «На похороны я не приехал. Не люблю бывать на похоронах. Это ведь не на свадьбе гулять, верно?»

М. Г.: Анастас Иванович ушел в отставку по собственному желанию. Чрезвычайно редкий и необычный поступок. Он был делегатом съездов партии с X-го по XXIV-ый. В течение 40 лет, с 1926 по 1966, был кандидатом и членом Политбюро. Что его побудило пойти на этот шаг?

С. М.: Начнем с того, что это было взаимное желание — его и команды Брежнева. После того как он защищал Хрущева в октябре 1965 года, они поняли, что он никогда им не продастся. И уже тогда решили при удобном случае от него избавиться. Он тоже не хотел с ними работать. Так и сказал мне: «Это не моя команда». Кое-что пытался сделать. Убедил было Брежнева не устраивать процесса над Даниэлем и Синявским. Тот обещал, но Суслов его переубедил. С Брежневым у отца были неважные отношения. Он считал Брежнева слабым работником, недальновидным и тщеславным, несамостоятельным. Брежнев его невзлюбил после того, как Микоян стал вместо него Председателем Президиума Верховного Совета. Этому способствовал невольно Никита Сергеевич, который во время совместного дневного обеда членов Политбюро-Президиума ЦК (эти обеды Хрущев задумал как возможность каждый день всем встречаться в неофициальной обстановке и обсуждать вопросы вне протокола) однажды высказал очень верную мысль: преобразовать Верховный Совет в настоящий, действующий парламент, как в буржуазных странах. А потом сказал: «Только он, — и показал пальцем на Брежнева, даже не глядя на него, — с этим не справится. Анастас, такое грандиозное дело должны возглавить или я, или ты. Но я и так Председатель Совмина, да и в ЦК работу оставлять мне нельзя. Остаешься ты». Как известно, в результате Микоян заменил Брежнева на посту Председателя Президиума Верховного Совета. А Брежнев очень любил этот пост — престиж, вручение орденов, прием послов и больше практически ничего. Там же, в Верховном Совете, на незначительном посту был Черненко. Он однажды не выполнил поручение Микояна, но обманул, сказав, что выполнил. За это Микоян сказал ему: «Таким, как вы, не место в партии». Черненко тут же побежал к Брежневу, и тот взял его заведующим Общим отделом ЦК. А секретарь Верховного Совета Мжаванадзе докладывал Брежневу, как Микоян все меняет, от чего страдает образ прежнего руководителя.