Анастас Иванович Микоян: человек и политик - [78]

Кстати, по воскресеньям мама ему рассказывала о прочитанном ею, причем с горячностью и переживаниями, будто сама жила жизнью персонажей. Он с нежностью в глазах улыбался и говорил: — Ашхен, ты благодарный читатель. О таких читателях, как ты, писатели должны мечтать!

Нас отец воспитывал, скорее, своим существованием и известными нам его взглядами о том, что можно было делать, а что нельзя. Зато мама была постоянно в курсе всего или почти всего. Иногда «амортизировала» наши отношения с отцом, когда мы выходили за рамки дозволенного. Иногда даже она не могла этого сделать. И тогда нам доставалось. Отец сердился — и это было самым страшным наказанием. Физические наказания не применялись никогда, даже в раннем детстве. Это сберегло в нас чувство достоинства, несмотря на строгость воспитания. Самым недопустимым поступком в семье считался обман. Мы рисковали только умалчивать. Один раз, в 8-ом классе, я по недоразумению обманул отца — и потерял его расположение на много месяцев. Алексей обманул более серьезно — и на год или больше остался вне дома (он тогда учился и жил в общежитии Военно-воздушной академии в Монино). Отец высказался против его женитьбы на женщине, о которой слышал плохое, Леша сказал, что жениться не собирается, а оказалось, что за два дня до этого они уже оформили брак. Уточняю: отец невероятно рассердился не за выбор женщины, а за обман. Потом Лешу помирил с отцом Василий Сталин, который хорошо относился к моим старшим братьям-летчикам. Но этот конфликт стал новым потрясением для мамы.

М. Г.: Сколько было вашему отцу, когда он овдовел?

С. М.: 67 лет.

М. Г.: Значит, он прожил практически один 16 лет. Как он жил все эти годы, если привык, что за ним так тщательно ухаживала жена?

С. М.: Я уже сказал: в доме была прислуга, с любовью и уважением относившаяся к нему. Традиции пытались соблюдать. Мы часто навещали его. И он еще очень любил, когда приезжали внуки. Наши жены в меру возможности тоже следили за порядком в доме. Была еще секретарь-стенографистка, приставленная к нему КГБ. Он, конечно, нуждался в стенографистке, ибо диктовал свои воспоминания. Но КГБ, наверняка, исходил из своих интересов: знать и влиять. Стенографистка[439] уговаривала его сказать публично или написать, какой выдающийся человек Л. И. Брежнев. Отец твердо отвечал: «Никогда!» В последние годы она стала делать вид, что заботится о его одежде и питании больше, чем прислуга. Одновременно докладывала в КГБ обо всем, кто с кем и о чем говорил. Однажды она нам об этом проговорилась, когда выпила лишнего за столом. Отец, кстати, никогда не пил больше двух-трех бокалов столового вина. Водку не пил вообще, коньяка мог выпить глоток, чтобы оценить букет — ведь под его руководством в стране создавалась и винно-коньячная промышленность, как и вся пищевая.

М. Г.: Где познакомились ваши родители?

С. М.: Они познакомились еще в школьные годы. Были дальними родственниками. Отец учился в духовной семинарии в Тифлисе, а на лето возвращался в горную деревню Санаин, где родился. Мама жила в соседней деревне, на другом плато, за ущельем. Она училась в гимназии. Однажды отца попросили, чтобы он с ней позанимался как репетитор. Мама рассказывала, что отец был строгим учителем. А опыт у него был: он прирабатывал на питание тем, что репетиторствовал со слабыми учениками в Тифлисе вне семинарии. Так начались их знакомство и любовь. Когда в 1917-ом он уезжал в Тифлис, у них встал вопрос о женитьбе. Но отец сказал, что уходит в революцию, с ним всякое может случиться. «Если меня убьют, ты станешь молодой вдовой. Тебе это осложнит жизнь», — сказал он. Решили отложить женитьбу до его возвращения. Но он не вернулся, а вызвал ее в Нижний Новгород, куда был направлен в 1920 году. Ни в церковь, ни в ЗАГС они так никогда и не пошли. Так что можно считать, что все пятеро сыновей были «незаконными», во всяком случае, внебрачными.

М. Г.: В 20-х годах Анастас Иванович получил личную дачу в подмосковной деревне Зубалово.

С. М.: Вот и видно, что все это вы знаете понаслышке. Он получил разрешение жить на коллективной даче, где уже жили 7–8 других семей. Я там вырос. Деревня называется Калчуга, станция электрички — Усово, а Зубалово — это два поместья бывшего бакинского нефтепромышленника с фамилией Зубалов, превращенные в дачи. Сталин жил в доме сына Зубалова, в полукилометре от нас, за отдельным кирпичным забором. Он жил только со своей семьей. А в нашем Зубалово в двух отдельных домах жили, кроме нас, Дзержинские (вдова Софья Сигизмундовна, сын Ян и невестка Люба с их сыном Феликсом), Караханы, польский коммунист Барский, родственники Сталина по линии двух жен: Аллилуевы (2 семьи, 8 человек) и Сванидзе (3 человека). В третьем доме на общей территории жил Ворошилов. Когда он переехал в построенную ему дачу, вместо него вселился Ян Гамарник. У всех были дети разного возраста. Соответственно, мы все дружили — по возрастам. Ваня и я — с детьми Аллилуевых (Сережей, Сашей, Ксенией, Кирой), старшие братья — с Ветой Гамарник, с Васей Сталиным, позже и со Светланой Сталиной.

В 1937 году Сванидзе, Барский, Караханы, муж Анны Сергеевны Аллилуевой — ответственный сотрудник НКВД Редене — были репрессированы. Потом была эвакуация в Куйбышев. А после возвращения из эвакуации, в мае 1942 года, мы остались одни на всей даче. Правда, наша семья быстро росла: уже в 1951 году у родителей было 4 невестки и 5 внуков и внучек.