Анастас Иванович Микоян: человек и политик - [77]
Но вернемся к моей маме, Ашхен Лазаревне. Девичья фамилия ее была Туманян. Впрочем, она и оставалась по закону Туманян, ибо они с отцом никогда так и не зарегистрировали свой брак, хотя прожили в любви и верности 42 года. Мы с братьями, когда их вспоминаем, шутим, что отпущенные Богом на наш род семейные добродетели родители взяли себе практически целиком, оставив нам совсем немного.
Наша мама была очень скромным, застенчивым, добросердечным, честным и наивным человеком. Семья была ее основным делом и интересом. А в семье на первом месте был муж. Каждое утро она выкладывала ему всю одежду, подбирала галстуки, пришивала пуговицы, сводила все пятнышки, которые другие просто бы и не заметили. В воскресенье мы ходили на цыпочках, чтобы, не дай Бог, не потревожить его сон — он отсыпался за всю неделю. За столом какое-то блюдо было только для него. Никто из нас не сомневался в правильности приоритетов ее любви и внимания.
Она была чрезвычайно аккуратной, чистоплотной, организованной. Пожалуй, она была чересчур беспокойной в этих своих качествах. Например, собираясь на юг, она начинала стирать, подшивать, укладывать вещи за неделю-две. С утра в день отъезда она уже так волновалась, будто должно было произойти нечто невероятное. К ней нельзя было обращаться по другим вопросам, кроме отъезда. На вокзал она приезжала часа за полтора, хотя поезда тогда подходили к платформе за час. Часто волновалась она и по другим случаям, не заслуживающим переживаний. Представляете, какое напряжение для ее нервной системы было то, что действительно заслуживало волнения? Например, придет ли отец домой под утро или нет? Под утро — потому что таков был режим работы, установленный Сталиным. А многие так и не приходили.
Мама всегда его ждала. Если и засыпала, то на кушетке (как она говорила), одетая, чтобы встретить его, напоить чаем или покормить — хотя обычно он в еде не нуждался, ибо приезжал со знаменитых сталинских ужинов. Но он нуждался в ее внимании, в живой душе дома, которой она всегда и была. Она понимала, что после тяжелого дня, насыщенного работой, и ночи у Сталина, полностью непредсказуемой и переполненной нервным напряжением, ему надо расслабиться, поговорить с близким человеком.
А когда арестовали Ваню летом 1943 года? Он ведь просто не пришел к ужину с речки. Она думала — утонул, попал под машину и т. д. Звонили в морги, в милицию, в больницы Одинцовского района. Даже я не мог лечь спать, видя, как она переживает. Наконец, раньше обычного, приехал отец и сказал: «Не волнуйся, Ваню арестовали». Неплохо звучит, верно? Меня тоже взяли так, чтобы я не смог ее предупредить. У нее было повышенное кровяное давление, напрямую зависевшее от переживаний. Думаю, ее всю жизнь мучила мысль, что она послала Володю (второго по старшинству сына) на смерть, когда в 1942 году поощрила его настойчивость отправиться на Сталинградский фронт, хотя командование оставляло его в частях ВВС, защищавших Москву. Степан летел в Сталинград, а Володю в его 18 лет и всего лишь с ускоренным курсом обучения на летчика-истребителя (в несколько месяцев вместо двух лет, как учился Степан) не брали! Но он настоял, чтобы отец вмешался, мама поддержала. Такова была единственная протекция Микояна своим детям за всю его жизнь. Ни о ком из нас он никогда никого не просил.
Высокое давление привело маму к двум инфарктам. В 1962 году, когда отец (и я с ним) был на Кубе в связи с Карибским ракетным кризисом, она умерла. Но я стараюсь вспоминать ее в лучшие годы, когда она радовала нас своей лучезарной улыбкой, сверх меры восхищалась моей первой опубликованной статьей, всерьез сердилась на своего брата Гая, который стал за что-то слегка критиковать мой текст. Гай с такой любовью смотрел на нее, когда она сердилась, что этот эпизод всегда у меня перед глазами. В общем, у нас была прекрасная мама, все отдававшая семье. К тому же она обладала незаурядной внешностью, у нее было лицо особой красоты, какие бывают только у людей с чистыми помыслами и доброй душой. Ее любили все, кто ее знал. Теперь вы понимаете, почему она никогда не вмешивалась в политику, тем более не лезла в нее, как некоторые персонажи Л. Васильевой[437]?
М. Г.: У вас в доме была прислуга?
С. М.: Да, примерно с 1927 года появилась очень хорошая женщина из деревни Щигры, Курской губернии [438], по имени Даша. У нее была взрослая дочь, которую мы очень любили, ждали ее редких приходов. Но Даша — а после ее смерти были другие —
занимались готовкой и уборкой. Последнее — по строгим указаниям мамы. Воспитывала нас мама. Отец мог это делать только по воскресеньям (в субботу тогда работали). Еще мы видели его ежедневно, когда он приезжал обедать около семи часов вечера. Сидя за столом, он читал служебные бумаги, разговаривал с нами, с мамой. Нас расспрашивал об учебе, о других делах, комментировал наши рассказы. Зная, что я много читаю, люблю историю, спрашивал меня о прочитанном, иногда выбирал мне книги. Помню, отобрал из огромных книжных шкафов, стоявших в длинном коридоре нашей кремлевской квартиры, «Смерть Вазир-Мухтара» Тынянова, «Саламбо» Флобера, «Фараона» Сенкевича. Мама сказала: — А не рано ему читать это? (мне было лет 13). — Хорошие книги никогда не рано читать, — ответил он.
