Анархист - [8]
Он встал из-за стола, спустился в погреб, и вернулся с длинным свёртком в руках. На столе развернул холстину и достал, принесённую с фронта трёхлинейку. Аккуратно разобрал, смазал все детали ружейным маслом, пощёлкал затвором. Снова завернул в тряпицу и спрятал винтарь на место. Окинул строгим взглядом домочадцев.
– Смотрите, никому ни полслова, – негромко, но весомо проговорил он.
…
… К вечеру собралась гроза. Над селом повисла иссиня-чёрная туча. За полями с сухим треском разорвала полотно неба молния, редкими раскатами запричитал гром. Туча, дыша холодком, шла вдоль Волчихи. Под тучей кружил коршун. Коршуна, громко гаркая, окружала стая ворон. В селе захлопали закрываемые ставни, от вечерни, крестясь, спешили старухи. По центральной улице колыхался серый столб пыли. Вот уже на отягощенную жарою землю упали первые зерна дождя.
На улице взбрыкивали ребятишки. Соседский восьмилеток Мишка Бастрыкин вертелся в короткой рубахе, приседая на одной ноге, и пронзительно верещал:
Густо усыпанные цыпками ноги, ожесточенно топтали землю. Мишкин товарищ Вовка укрепился на придорожной пыли вверх ногами, с риском свалиться в колючки, и дрыгал ими как деревянный паяц в ярмарочном райке. Дождь обрушился ядреный и частый. Над самой крышей с жутким грохотом лопнул гром, прогнав мальцов по домам. Вымокшие до нитки, уже по темноте, вернулись со станции мужики, грузившие зерно. Село вздохнуло с облегчением.
…
Через неделю в полдень, горячий воздух разорвали удары металла по металлу:
– Дон-дон-дон-дон, – далеко разносились резкие звуки. Селяне Волчихи заспешили на сход, удивляясь неурочному времени. Самая же страда! Сенокос же!
На паперти храма Покрова Пресвятой Богородицы стоял затянутый в суконную гимнастёрку, высокий мужик с маузером на бедре. Фуражку он снял, и время от времени вытирал ею взопревший лоб. В короткой тени храма маялись от жары, одетые кто во что горазд, наголо стриженые солдаты с явно китайскими чертами лица.
– Фсе? – лаконично и с заметным акцентом спросил мужик с маузером. – Потшему так мало наротту?
– Так ить, покос нонче! – с удивлением ответил за всех дед Евлампий, которого из-за одноногости в поле не брали. – Али ты не знашь, что летом день год кормит?
– Мошет так лучше, – не удостоив ответа, проворчал ЧОНовец с иноземным акцентом. – Пыстрее упрафимса.
Он подождал ещё немного, потом вытащил из планшета какую-то бумагу, медленно и аккуратно расправил её, прокашлялся в кулак и зачитал её вслух.
– Крашдане крестьяне села Фолчиха! – начал он с обращения, – в фиту того, што селом не сданы излишки продовольствия по наложенной развертке, рефком губернии постановил изъять всё имеющееся продовольствие…
– Как всё?! – раздались возмущённые бабьи голоса. – А детки наши как? От голода должны помирать?
… - изъять всё имеющееся продовольствие, – повысив голос, повторил командир ЧОНовцев, – при сопротивлении приказано брать заложников, до обеспечения полного сбора. Армия голодает, товарищи крестьяне, городские рабочие голодают, проявляйте сознательность.
– Погодь, мил человек, не части, – дед Евлампий проковылял вперед и опёрся на костыль прямо напротив командира. – Ты кто таков? Каки таки твои палнамочья? Мы тебя первый раз видим. Мож, ты из бывших? Из колчаковцев? Ась?
– Я есть командир интернационального отряда частей особого назначения Густав Луцис. Полномочия имею самые широкие. Будешь, старик, мешать работать, прикажу тебя расстрелять. Моих полномочиев на это хватит. – Латыш начинал сердиться.
– Кака важна цаца! – с едва скрываемым сарказмом продолжал выступать Евлампий, – Расстрелять… Видали мы таких расстрельщиков, тока где они ноне?
Мы же неделю назад всю вашу срану развёрстку сдали! У Стёпки Русакова, нашего председателя совета, и бумага иметца, с печатей, как положено. Самим Ворониным подписана. Стёпка чичас на покосе, но, истинный крест, есть у него така бумага, я сам видал. Поэтому могёшь у себя в Барнауле так и сказать, – Волчиха чистая по всем статьям!
– Антип Форонин расстрелян третьего дня, как враг трудового народа – медленно, цедя слова, ответил Луцис. – Фсё хватит полтать! идите грашдане и грашданки помокайте крузить продовольствие для рабоче-крестьянской красной армии.
Он повернулся к низенькому китайцу, стоявшему по правую руку от него:
– Товариш Жен Фучен, прикажи бойцам собрать продовольствие со всех двороф. По пять бойцоф на двор, я думаю, достаточно.
– Товалиса, каманыдыла, – с невозможным китайским акцентом возразил коротышка. – Село балысой, долого лаботать плидётыса. По ситылы бойса, бысытылее будеты.
Карашо! – отряжай по четыре, – командир, похоже, уже привык к китайскому акценту и понимал Жен Фученя прекрасно.
– Така тоцана, тавалыса командыла – откозырял китаец. И тут же резко и отрывисто прокричал землякам: – Бао чи! Ань дзин![15] – Что-то ещё кричал, конкретизируя задачу. Но никто из собравшихся жителей уже ничего не понимал, кроме того, что их сейчас будут грабить. Все припустили по хатам, надеясь хоть что-нибудь припрятать.
