Американский психопат - [144]

– …И я не помню, с кем ты разговаривал… это не важно. Важно то, что ты был убедительным и к тому же… очень мягким, и тогда, должно быть, я поняла, что…

Она откладывает ложечку, но я не смотрю на нее. Я слежу за такси, проезжающими по Бродвею, но и они не могут ничему помешать, поскольку Джин говорит:

– Многие люди, похоже, утратили… – Она замолкает, нерешительно продолжает: – …связь с жизнью, и я не хочу оказаться среди них.

После того как официант уносит ее блюдо, она добавляет:

– Я не хочу, чтобы жизнь меня… била.

Мне кажется, я киваю.

– Я узнала, что такое одиночество, и… мне кажется, я люблю тебя.

Последние слова она проговаривает быстро, через силу.

Почти с суеверием я поворачиваюсь к ней, делаю глоток «Эвиан», потом, не раздумывая, с улыбкой говорю:

– Я люблю другую.

Словно этот фильм убыстрился, она незамедлительно смеется, быстро отводит, опускает глаза в смущении:

– Ну тогда, извини… что ж.

– Но… – тихо добавляю я. – Тебе не надо… бояться.

Она вновь смотрит на меня, раздувшись от надежды.

– Кое-что можно сделать, – говорю я. Потом, не зная, зачем я это сказал, я иду на попятный и говорю: – А может, и нет. Я не знаю. Я потратил с тобой столько времени, так что нельзя сказать, что ты мне совсем безразлична.

Она задумчиво кивает.

– Не стоит путать приязнь… со страстью, – предостерегаю я ее. – Это может… навредить. Это может… доставить неприятности.

Она молчит, а я внезапно ощущаю ее печаль, вялую и спокойную, как дневной сон.

– Что ты имеешь в виду? – вспыхнув, коротко спрашивает она.

– Ничего. Просто… я хочу, чтобы ты знала, что… внешность бывает обманчива.

Она смотрит на сложенную «Times» на столе. Ветерок слегка шевелит газету.

– Почему… ты мне это говоришь?

Почти дотронувшись до ее руки, я тактично останавливаюсь и говорю ей:

– Просто чтобы избежать ошибок в будущем.

Мимо проходит симпатичная девка. Я смотрю на нее, потом снова перевожу взгляд на Джин:

– Ой, да ладно тебе. Уж тебе-то нечего стыдиться.

– Я не стыжусь, – говорит она, пытаясь казаться небрежной. – Мне просто хочется знать, не разочаровался ли ты во мне из-за этого признания?

Ну как ей дать понять, что я ни в чем не могу разочароваться, поскольку нет ничего такого, чего бы я не ожидал?

– Ты ведь не знаешь меня как следует, правда? – подзуживаю я.

– Знаю достаточно, – заявляет она, ее первая реакция, но потом качает головой. – Ох, хватит об этом. Я ошиблась. Прости меня. – В следующее мгновение она передумывает. – Мне хотелось бы узнать тебя получше, – серьезно говорит она.

Поразмыслив, я спрашиваю:

– Ты уверена?

– Патрик, – без выражения произносит она, – я знаю, что в моей жизни… без тебя… будет больше пустоты…

Я размышляю и над этим, задумчиво кивая.

– И я не могу… – Она замолкает, расстроившись. – Я ведь не могу сделать вид, что этих чувств не существует…

– Тсс.

…Существует представление о Патрике Бэйтмене, некая абстракция, но нет меня настоящего, только какая-то иллюзорная сущность, и хотя я могу скрыть мой холодный взор, и мою руку можно пожать и даже ощутить хватку моей плоти, можно даже почувствовать, что ваш образ жизни, возможно, сопоставим с моим, – меня просто нет. Я не имею значения ни на каком уровне. Я – фальшивка, аберрация. Я – невозможный человек. Моя личность поверхностна и бесформенна, я глубоко и устойчиво бессердечен. Совесть, жалость, надежды исчезли давным-давно (вероятно, в Гарварде), если вообще когда-нибудь существовали. Границы переходить больше не надо. Я превзошел все неконтролируемое и безумное, порочное и злое, все увечья, которые я нанес, и собственное полное безразличие. Хотя я по-прежнему придерживаюсь одной суровой истины: никто не спасется, ничто не искупит. И все же на мне нет вины. Каждая модель человеческого поведения предполагает какое-то обоснование. Разве зло – это мы? Или наши поступки? Я испытываю постоянную острую боль и не надеюсь на лучший мир, ни для кого. На самом деле мне хочется передать мою боль другим. Я хочу, чтобы никто не избежал ее. Но даже признавшись в этом – а я делал это бесчисленное количество раз, после практически каждого содеянного мной поступка, – взглянув в лицо этой правде, я не чувствую катарсис. Я не могу узнать себя лучше, и из моего повествования нельзя понять что-то новое. Не надо было рассказывать вам об этом. Это признание не означает ровным счетом ничего…

– Сколько в мире людей, подобных мне? – спрашиваю я Джин.

Она медлит, потом осторожно отвечает:

– Я думаю… никого?

– Тогда я спрошу по-друго… Постой, как у меня прическа? – спрашиваю я, перебивая себя.

– Прекрасно.

– Хорошо, тогда я спрошу по-другому. – Я отпиваю ее пиво. – Ладно. Почему я тебе нравлюсь? – спрашиваю я.

– Почему? – переспрашивает она.

– Да, – говорю я. – Почему.

– Ну… – Капля пива падает на мою рубашку Polo. Она протягивает мне салфетку. Практичный жест, трогающий меня. – Ты… беспокоишься о других, – произносит она. – А это очень редкая вещь в нашем… – она вновь останавливается, – гедонистическом мире. Это… Патрик, ты смущаешь меня.

Она качает головой, закрывает глаза.

– Продолжай, – настаиваю я. – Пожалуйста. Мне хочется знать.

– Ты милый. – Она закатывает глаза. – А это… сексуально… я не знаю. И… в тебе есть загадка. – Молчание. – Мне кажется…