и эта история может наскучить, но слушать ее не обязательно, она рассказала ее, потому что всегда знала, что так оно и будет, и случилось это вроде бы на первом курсе, на самом деле на выходных, а точнее — в пятницу, в сентябре, в Кэмдене, то есть три или четыре года тому назад, она так напилась, что очутилась в постели, потеряла девственность (довольно поздно, ей было восемнадцать) в комнате Лорны Славин, потому что сама была еще первогодкой и у нее была соседка, а Лорна была то ли на последнем, то ли на предпоследнем курсе и часто оставалась не в кампусе, а у своего парня, ей же достался типчик, которого она считала второкурсником с кафедры керамики, но на самом деле он был либо с факультета кинематографии Нью-Йоркского университета и приехал в Нью-Гэмпшир разве что на вечеринку «Приоденься и присунь», либо из городских. Вообще-то, тем вечером она положила глаз на кое-кого другого: Дэниела Миллера, старшекурсника с театрального факультета, умеренно пидороватого блондина с шикарным телом и потрясающими серыми глазами, но он встречался с этой французской красоткой из Огайо, а в конечном итоге остался один и уехал в Европу, так и не закончив последний курс. Так вот, этот типчик (как его звали, ей уже и не припомнить — то ли Рудольф, то ли Бобо) из Нью-Йоркского университета и она разговаривали, это-то она помнит, под большим постером с Рейганом, которому пририсовали усы и солнечные очки, и он говорил обо всех этих фильмах, а она не переставала твердить, что смотрела их все, хотя не видела и половины, и не переставала соглашаться с ним во всем, что ему нравилось и что нет, и все время думала, что хоть он и не Дэниел Миллер (у этого парня были иссиня-черные волосы торчком, галстук в узорах и, к сожалению, зачатки козлиной бородки), но все же большой симпатяга, и она была уверена, что путалась в именах фильммейкеров — вспоминала не тех актеров и называла не тех операторов, но она хотела его и понимала, что он поглядывает на Кейти Котчефф, а та на него, и, убираясь в полный хлам, продолжала кивать ему в ответ, и он подошел к бочке принести еще пивка, а Кейти Котчефф, в черном лифчике и черных панталонах с поясом на резинках, начала с ним болтать, а ее это бесило. Она собиралась подойти и назвать еще кого-нибудь, упомянуть Салле или Лонго, но посчитала, что это будет чересчур, и подошла к нему сзади, просто шепнув, что у нее в комнате есть покурить, хоть не было ничего, но она надеялась на Лорну, и, улыбнувшись, он сказал, что это прекрасный план. Поднимаясь по лестнице, она стрельнула у кого-то сигарету, которую и не думала курить, и они пошли в комнату Лорны.
Он закрыл дверь и запер ее. Она включила свет. Он выключил. Вроде бы она сказала, что травы у нее нет. Он сказал, что все нормально, и выудил серебряную фляжку, в которую успел залить крепкого пунша до того, как он кончился внизу, а она уже и без того так им упилась и пивом, что все равно хлебнула еще, и, не успев ничего понять, они принялись обниматься в кровати Лорны, и она слишком убралась, чтобы переживать по этому поводу. Внизу играли Dire Straits, или, может, это были Talking Heads, а она была пьяна в хлам и, хоть и понимала, что это полное безумие, остановить это или что-нибудь с этим поделать была не в состоянии. Она отключилась, а когда пришла в себя, попыталась снять лифчик, но по-прежнему была слишком пьяна, а он к тому же принялся ее трахать, но не знал, что она девственница и ей больно (не так ужасно, лишь немного острой боли, но не настолько болезненной, как ей рассказывали, хотя, с другой стороны, — приятного тоже мало), и как раз в этот момент она услышала в комнате еще чьи-то стоны, и она припоминает, что кровать ходила ходуном и до нее дошло, что на ней не студент с факультета кинематографии Нью-Йоркского университета, а кто-то другой. Темнотища в комнате была хоть глаза выколи, и она чувствовала, что у нее между ног две пары колен, а что творилось на ней, ей даже знать не хотелось. Наверняка она знала только то, что ее тошнило, а голова колотилась о стену. Дверь, которую он якобы запер, распахнулась, в комнату вошли тени, сказав, что надо куда-то поставить кег с пивом, и его закатили, брякнув об кровать, и дверь закрылась. Она думала, что Дэниел Миллер этого бы не допустил, что он бы нежно обнял ее своими большими сильными руками театрала и тихонько раздел бы по-мастерски, проворно снял лифчик и глубоко и нежно поцеловал, и, может, ей и больно бы не было, но она была не с Дэниелом Миллером. Она была с каким-то парнем из Нью-Йорка, которого не знала даже, как зовут, и бог знает еще с кем, а два тела на ней не переставали двигаться, и потом она была сверху, и, хотя не могла сохранять равновесие, потому что была слишком пьяна, один ее поддерживал и выпрямлял, а другой, не переставая трахать, мял ей грудь через лифчик, и ей было слышно, как в соседней комнате громко спорит пара, а потом она снова вырубилась и проснулась, когда один из парней ударился головой о стену и, съезжая с кровати, потянул ее за собой и они стукнулись головами о бочонок. Она услышала, как один из парней блюет — хотелось бы надеяться, в Лорнино мусорное ведро. Она снова отключилась, а когда проснулась, может, через полминуты, возможно, через полчаса, ее все так же трахали, и, не переставая стонать от боли (они, вероятно, думали, что от возбуждения, но случай был явно не тот), она услышала, как в комнату кто-то постучался. Она сказала: «Откройте, откройте», — или ей только кажется, что она так сказала. Они все еще находились на полу, когда она снова вырубилась… Утром она проснулась рано и по какой-то причине на кровати, в комнате был дубак и воняло блевотиной, а полупустой кег пролился на пол. В голове гудело, частично из-за похмелья, частично из-за того, что колотилась о стену невесть сколько. Студент с факультета кинематографии Нью-Йоркского университета лежал рядом на кровати Лорны, которая за ночь переместилась в центр комнаты, и выглядел гораздо ниже и хай-ратей, чем она помнила, только теперь его хайр поник. А в свете из окна она увидела другого парня, который лежал рядом со студентом с кинематографии, — я больше не девственница, подумала она, — чувак, лежащий рядом с парнем из Нью-Йоркского университета, открыл глаза и по-прежнему был пьян, и раньше она его никогда не видела. Из городских, наверное. Она в самом деле переспала с городским. Больше не девственница, снова подумала она. Городской ей подмигнул, не утрудился представиться и затем рассказал анекдот, который слышал вчера, про слона, который брел через джунгли и наступил на шип, боль ужасная, а вытащить не получается, и тогда слон попросил крысу, проходившую мимо, пожалуйста, мол, вытащи шип из ноги, а крыса поставила условие: «Только если дашь мне себя чпокнуть». Слон тут же согласился, и крыса быстренько вытащила шип из слоновьей ноги, а затем вскарабкалась на него сзади и принялась его ебать. Мимо проходил охотник и пульнул в слона, а тот застонал от боли. Крыса, не зная, что слона ранили, говорит: «Страдай, зайка, страдай» — и давай жарить его дальше. Городской принялся смеяться, и забыть бы поскорей этот анекдот, но с тех самых пор он с ней и остался. До нее начинало доходить, что она не знала, кто (технически) лишил ее девственности (хотя шансов на то, что это был студент с факультета кинематографии Нью-Йоркского университета, а не городской, было больше), но по какой-то причине в то утро, уже потеряв девственность, она думала, что это не важно. Она смутно помнила, что у нее шла кровь, но лишь немного. Парень из Нью-Йоркского университета рыгнул во сне. Мусорное ведро Лорны было все заблевано (кем?). Голого городского по-прежнему крючило от смеха. На ней все еще был лифчик. И она сказала в никуда, хотя хотела адресовать это Дэниелу Миллеру: — Я всегда знала, что так оно и будет.
