В блоках памяти компьютеров Штейнберговского института можно найти массу любопытного. Особенно для историка. Сотрудники очень настороженно относятся к посетителям, и они правы. Обычно сюда приходят люди, которые хотят узнать, как могла бы повернуться их жизнь, если бы они в свое время не совершили поступка, который на самом деле совершили. Немногие верят в то, что миры, в которых они поступили когда-то иначе, существуют реально. Им кажется, что все это — игра воображения. Но почему бы и не поиграть — все кажется таким реальным!
Праздных посетителей отсеивает автоматический контроль на входе. Элементарно, кстати — проверяют альфа-ритм. Есть зубец — значит, человек подвержен влиянию поля Воскобойникова, нет — значит, нет. Я вот оказался неспособен. Для историка это, кстати, неплохо, иначе я просто запутался бы в альтернативах, которые сам же и успел создать во Вселенной за неполные сорок лет пребывания в этом лучшем из миров.
Михаэль Ронинсон, напротив, обладал ярко выраженным зубцом Воскобойникова. Поэтому, когда он, пройдя обычный контроль, оказался перед столом Доната Бродецки, у дежурного и тени сомнения не возникло в том, что новый посетитель ничем не отличается от десятков прочих. Впрочем, одно отличие было, причем бросалось в глаза: Ронинсон был одет в черный костюм, белую рубашку, а на голове, несмотря на жару, сидела большая черная шляпа. Под шляпой, несомненно, находилась черная же кипа, но, поскольку на протяжении всего разговора посетитель шляпу не снял, убедиться в своем предположении Поллок не сумел.
Хочу сразу предупредить — хотя многие из глав моей «Истории Израиля» написаны по материалам, не имеющим однозначного подтверждения, все, что связано с делом Михаэля Ронинсона, надежно документировано, и потому я ручаюсь за каждое слово и каждый поступок, какими бы невероятными они вам ни показались.
Итак, посетитель в черной шляпе вошел в холл Штейнбергского института, миновал церебральный контроль, был фиксирован компьютером как потенциальный реципиент, твердым шагом подошел к столу регистрации, за которым сидел в тот день Донат Бродецки, и сказал:
— Шалом у врача. Я требую закрыть этот ваш институт, поскольку его существование противоречит воле Творца.
Бродецки, глядя на экран компьютера, где высвечивались данные «бдики» нового посетителя, ответил стандартной фразой, поскольку смысл сказанного человеком в шляпе еще не дошел до сознания дежурного:
— У вас, господин, отличный зубец Воскобойникова, думаю, вы получите все, за чем пришли.
— Я рад, что вы со мной согласны, — радостно сказал посетитель, — и если вы готовы немедленно закрыть это заведение, то нужно сделать сообщение для прессы.
— Прошу прощения, господин, — удивился Бродецки, — разве вы не собираетесь подвергнуться тесту Штейнберга?
Черная борода посетителя затряслась от возмущения:
— Нет! Я сказал…
— Я слышал, — прервал его Бродецки, усомнившись в тот момент в умственных способностях стоявшего перед ним человека. — К сожалению, закрыть институт не в моей компетенции.
— В таком случае я пройду к вашему начальству.
Только в этот момент, переломный для истории Института Штейнберга, Бродецки осознал, что разговор с самого начала велся на чистом русском языке. Это и определило его дальнейшее поведение. Он встал, повесил на окошко табличку «сагур змани» и вышел из-за стола. Посетителей в такую жару было мало, двое других дежурных скучали и читали газеты, можно было позволить себе лично разобраться с чернобородым и, возможно, даже научить его манерам вести беседу.
— Пойдемте вот сюда, под пальму, — сказал Бродецки, — и поговорим спокойно.
Место было действительно укромным, почти не просматривалось из холла, два диванчика создавали уют, а шипящий бойлер обещал умеренное наслаждение растворимым кофе или чаем «Высоцки».
Через три минуты, в течение которых Бродецки вопросы задавал, а посетитель отвечал, выяснилось следующее. Михаэль Ронинсон репатриировался из Молдавии в 2023 году. В Бендерах работал на заводе, но было ему тошно жить, и причину этого он понял, когда случайно оказался перед пасхой в местной синагоге. Пришел купить мацу для старушки-соседки, послушал рави и осознал свое истинное назначение. Не то, чтобы рави обладал красноречием Цицерона или убедительностью Рамбама — просто слова служителя культа оказались «в резонансе» с настроением Михаэля, который в свои тридцать два никак не мог понять, для чего он живет на этом свете.
Через год Ронинсон репатриировался в Израиль, поскольку, как ему казалось, в родных Бендерах не мог бы служить Творцу с тем рвением, на какое оказался способен. Возможно, для иного еврея главное — соблюдать заповеди самому и не вмешиваться в дела соседа. Ронинсон же считал для себя обязательным втолковывать каждому встречному еврею сущность Торы и настаивать на том, что жить нужно не просто по совести, но и по закону, ибо закон суть причина, а совесть и все остальные положения морали — лишь следствия. Миссионерство противно иудаизму, но Михаэль не считал, что осуществляет миссию, ибо вовсе не гоям объяснял он законы Моше, а евреям, которые уже фактом своего рождения были обязаны соблюдать все шестьсот тринадцать заповедей.
![Расследования Берковича 7 [сборник]](/storage/book-covers/03/0383a316dc5c525eb624f6e042ca718641bee739.jpg)
