Американский психопат - [142]

– Но это… его, – я останавливаюсь, мое сердце екает, вновь начинает биться ровно, – это… его мебель.

Я роняю зонтик, быстро нагибаюсь, чтобы поднять его.

– Я думаю, вам лучше уйти, – говорит она.

– Я думаю… я хочу знать, что произошло.

Я испытываю тошноту, грудь и спина мгновенно покрываются потом.

– Не лезьте на рожон, – говорит она.

Если и были какие-то пределы, они, кажется, исчезли; чувство, будто другие создают мою судьбу, не покинет меня до конца этого дня. Это… не… игра, хочется заорать мне, но у меня перехватило дыхание, хотя, думаю, она этого не заметила. Я отворачиваюсь. Мне нужна передышка. Я не знаю, что сказать. В какой-то момент я в замешательстве едва не касаюсь руки миссис Вулф, чтобы поддержать себя, но останавливаюсь на полпути, вместо этого поднимаю руку к своей груди, но не чувствую ее, даже когда распускаю галстук. Дрожащая рука остается на груди, унять дрожь не удается. Мое лицо горит, я онемел.

– Я думаю, вам пора, – произносит она.

Мы стоим в коридоре лицом к лицу.

– Не лезьте на рожон, – так же тихо повторяет она.

Я стою еще несколько секунд, перед тем как наконец отступить, доверительно подняв руки.

– И не приходите больше, – говорит она.

– Не буду, – говорю я. – Не беспокойтесь.

Пара появляется в дверях. Миссис Вулф, пока я нажимаю кнопку лифта, провожает меня взглядом. В лифте невыносимый запах роз.

Тренировка

Гантели и тренажер Nautilus снимают стресс. Мое тело реагирует на тренировку должным образом. Без рубашки я рассматриваю себя в зеркале «Xclusive». Мои мускулы горят, живот подтянут насколько возможно, грудная клетка как сталь, мускулатура крепкая, как гранит, глаза белые, как лед. В моем ящике в раздевалке «Xclusive» лежат три влагалища, вырезанные у женщин, на которых я напал на прошлой неделе. Два вымыты, а третье – нет. На самом любимом – завязан голубой бантик от Hermès.

Конец 80-х

Запах крови проникает в мои сны, большинство из которых ужасны: я на загоревшемся океанском лайнере; я становлюсь свидетелем вулканического извержения на Гавайях; жестокая гибель трейдеров в Salomon; Джеймс Робинсон делает со мной что-то плохое; я вновь оказываюсь в школе-интернате, потом в Гарварде; мертвецы, разгуливающие среди живых. Сны превращаются в бесконечную вереницу искореженных машин, катастроф, электрических стульев и жутких самоубийств, шприцев, изуродованных хорошеньких девушек, летающих тарелок, мраморных джакузи и розовых зернышек перца. Проснувшись в холодном поту, я вынужден включить широкоэкранный телевизор, чтобы заглушить не прекращающиеся целый день звуки стройки, доносящиеся бог знает откуда. Месяц назад была годовщина смерти Элвиса Пресли. Мелькают футбольные матчи, звук выключен. Слышно, как щелкает автоответчик – раз-другой. Все лето Мадонна плакалась нам: «Life is a mystery, everyone must stand alone…»

Когда я иду по Бродвею, чтобы пообедать с моей секретаршей Джин, перед «Тауэр рекордс» студент с папкой просит меня назвать самую печальную из известных мне песен. Я отвечаю без запинки: «You Can’t Always Get What You Want» The Beatles. Тогда он просит назвать самую счастливую из известных мне песен, и я говорю: «Brilliant Disguise» Брюса Спрингстина. Он кивает, делает какие-то пометки, я иду дальше, мимо Линкольн-центра. Произошел несчастный случай. У бордюра стоит «скорая помощь». На тротуаре в лужице крови кучка внутренностей. Я покупаю очень твердое яблоко и съедаю его на ходу, пока иду на встречу с Джин, которая в этот прохладный сентябрьский день стоит на Шестьдесят седьмой стрит, у входа в Центральный парк. Когда мы смотрим на облака, она видит в них остров, щенка, Аляску, тюльпан. Я вижу, хотя и не говорю об этом, зажим для купюр Gucci, топор, женщину, разрезанную на две части, большую лужу крови, растекшуюся по небу, из которой капает на город, на Манхэттен.

Мы заходим в открытое кафе «Нигде» в Верхнем Уэст-Сайде, обсуждаем, какой фильм посмотреть, есть ли выставки в музеях, которые стоит посетить, может, мы просто прогуляемся, она предлагает зоопарк, я бездумно киваю. Джин хорошо выглядит, как будто побывала в спортзале. На ней жакет с золотой ниткой и бархатные шорты от Matsuda. Я представляю себя на телеэкране, в рекламе новых товаров – холодильника для вина? лосьона для загара? жвачки без сахара? – и я двигаюсь в прыгающем изображении, иду по пляжу, фильм черно-белый, намеренно поцарапанный, играет мрачная, далекая поп-музыка середины шестидесятых, эхо звучит так, словно исходит из органа. Теперь я смотрю в камеру, поднимаю товар – новый мусс? теннисные кроссовки? – мои волосы обдувает ветер, потом день, потом ночь, снова день, снова ночь.

– Я буду холодный кофе без кофеина, au lait, – говорит Джин официанту.

– Я тоже буду кофе без кодеина, – отсутствующе произношу я, потом спохватываюсь: – То есть… без кофеина.

Я с тревогой смотрю на Джин, но она лишь бессмысленно улыбается мне. На столе между нами лежит «Sunday Times». Мы обсуждаем планы на вечер, – возможно, мы поужинаем вместе. Мимо проходит человек, похожий на Тейлора Престона, машет мне. Я опускаю свои темные очки Ray-Ban, машу в ответ. Проезжает велосипедист. Я прошу у официанта воды. Но появляется официант с блюдом, на котором два шарика шербета, листья кориандра с лимоном и водка с лаймом, – я не слышал, чтобы Джин это заказывала.