Американец - [19]

Проблема заключалась в том, что для Лео между добром и злом больше не было никакой разницы.

* * *

Потягивая кофе – наверное, это была его восемнадцатитысячная чашка за все время работы в Банке Неаполя, – мой отец вместе с Паскуале Соммой пытался проанализировать причины, по которым они с недавних пор несли убытки.

– Беда надвигается со стороны Милана, – пробормотал сын мыловара. – Она как чума. Раньше, чем ты думаешь, она обрушится и на нас…

– Даже не думай, Паскá, – возразил Эдуардо. – Все пройдет. Как и любая эпидемия, она соберет свой урожай и отступит.

– А кто сказал, что это не мы с тобой загнемся?

Кофейные чашки замерли на блюдечках. Как всегда, обжигающе горячие. Отец заметил, что Паскуале не оставил парню за стойкой традиционные двести лир на чай. Только глупцы так поступают, подумал он, верят, что могут остановить лавину, дуя против ветра. Только дурак зажимает в кармане двести лир, когда теряет состояние на «голубых фишках».

– Эти судьи понятия не имеют об ответственности, – продолжил Паскуале. – Нельзя так просто крушить все без продыху. Что ж теперь, за пару взяток уничтожить всю систему?

– Успокойся, Паска. Все под контролем.

– Эдуа, если так будет продолжаться, нас с тобой оставят на бобах. Что случилось с Христианско-демократической партией? Еще месяц назад эту четверку семинаристов разделывали под орех в главном управлении, они приходили и уходили вместе с нами, как обычные работяги. А теперь что?

В барийский филиал попадали только по команде сверху. Никаких махинаций через профсоюз или руководителей – ты мог стать «барийцем», лишь заручившись поддержкой какого-нибудь политика. Желательно из христиан-демократов. Об этой подробности из прошлой жизни мой отец не любил вспоминать.

Весной 1974 года за рекомендациями для молодого студента-экономиста, сына слепого на один глаз бывшего железнодорожника и домохозяйки, большой любительницы шипучки, отправился мой дедушка по материнской линии, в миру Тонино Гарджуло, оптовый торговец мясом из Романьи, симпатизирующий доротейцам^[15]. Как только был объявлен конкурс на замещение двухсот одиннадцати должностей в банке, он прихватил с собой пять килограммов бифштексов и заявился в кабинет нужного депутата.

Завершая недолгую беседу, во время которой он вспотел и потому опасался, как бы не выскользнул зажатый под мышкой сверток с мясом, дедушка со всей искренностью ответил на вопрос о юном экономисте:

– Мама и папа у него убежденные фашисты. На последних выборах он голосовал за либералов, но на следующих уж точно примкнет к нашим.

– За либералов? Антó, ты кого нам здесь расписываешь? Может, у него еще и частная собственность есть?

– К сожалению, нет. У парня из либерального только идеи.

Депутат-доротеец едва заметно улыбнулся и добродушно помог Тонино выбраться из неловкого положения с его пятью килограммами бифштексов:

– Анто, ты что учудил? У тебя вся рубашка перепачкана!

Дедушка оглядел себя. Романьольские бифштексы превратили разводы от пота в кроваво-красное пятно. – Не волнуйтесь, здесь чистое филе, в нем ни грамма жира, – заверил он, не теряя присутствия духа. И чуть не поклонился, выходя из кабинета. Секретарша протянула ему лист бумаги, на котором дедушка трясущейся рукой написал имя, фамилию и дату рождения моего отца.

– Что случилось с Христианско-демократической партией? – с жаром повторил Паскуале. – Что случилось с этой четверкой семинаристов?

Отец подумал, что сын мыловара ревет, как осел, поэтому в свои сорок шесть он и ездит на убогом «фиате крома». Однако он прав. Без конца откладываемая приватизация, девальвация, максимальная процентная ставка казначейского векселя на протяжении вот уже десяти лет, абсурдный маневр со ста триллионами лир… Они ничего не контролировали. И вообще вся эта история с «Взяткоградом»^[16] уже в печенках сидит.

– Наверняка думают о своих проблемах. Или о проблемах Кракси.

– Если политики нас кинут, все полетит к чертям.

– Паска?

– Что?

– Чаевые. Ты забыл оставить на чай.

Паскуале с недовольным видом опустил руку в карман своего антрацитового пиджака из ткани «Принц Уэльский», вытащил монету в двести лир и бросил ее на стойку. Бариста с благодарностью взглянул на моего отца.

– Пора менять политику наших инвестиций, – сказал Эдуардо. – Давай не будем мелочиться.

Он задумчиво посмотрел на монету и с сожалением подумал обо всех чаевых, которые не будут получены, если вовремя не остановить эту эпидемию. Двести лир здесь, двести там, и все может рухнуть.

* * *

Пока отец каждый вечер хватался за голову, сидя перед телевизором и слушая, какое апокалиптическое будущее ждет нашу страну, в мою жизнь ворвалась Катерина. У нее были длинные золотистые волосы, высокий лоб и опаловый цвет лица, не скрывавший проступающие на скулах сосуды, вдобавок к этому прилагалась беззастенчивая чувственность. Катерина красила свои длинные ногти лаком – ни одна девчонка в гимназии на это не отваживалась, – что я находил очаровательным, а все остальные – вульгарным. Как и в предыдущие два года, все шло к тому, что экзамены она не сдаст, но, казалось, ей наплевать. Задания в классе и контрольные она игнорировала, ее единственной целью было в совершенстве владеть итальянским.