Америго - [128]

– Размышление в склянках? – переспросил Уильям.

Господин покровительственно ему улыбнулся.

– Иные из нас считают размышление только средством удовлетворения потребности в преходящих благах, но я уверяю вас, мистер Уинстон, возможные его применения на самом деле многочисленны и неоценимы.

– Мы примем это к сведению, – сказал ДеВитоло.

– О чем я говорил?.. ах, вот оно! По проверке Господами первого ранга целесообразные и благонамеренные формы передаются в кабинет Главы Отдела Законописания на подпись. Глава Отдела уносит их в башенные комнаты, где эти формы затем дожидаются ежегодного Собрания палуб. Собрание оставляет за собой право на окончательное рассмотрение законописцовых бумаг и принятие новой редакции Свода законов.

– Не могли бы вы напомнить нам, кто присутствует на Собрании и как и в каком месте оно проводится? – попросил ДеВитоло.

– Состав Собрания и место его проведения меняются каждый год, – уклончиво отвечал Лонгстоун. – Характер же его почти всегда одинаков: Главы четырех палуб собираются в одном помещении в присутствии предварительно вызванных властителей высоких рангов, прислушиваются к голосам Создателей и обсуждают будущие законы в благополучной обстановке. Должен все же вам сказать, что достигнуть согласия бывает исключительно сложно, так что на Собрании случаются всякие трения и недоразумения, не подлежащие огласке, из-за чего мы не можем позволить прессе наблюдать за нами изнутри. Но все это, бесспорно, происходит по мудрости наших Создателей, поэтому сомнение в таком порядке – неблагоразумная праздность, о которой не следует задумываться всерьез.

Неожиданно для Уильяма из правой стены вновь брызнул яркий свет – коридор оборвался. Слева появилась широкая открытая лестница, уходящая высоко в башню; Лиланд указал на нее, и все трое начали подниматься наверх.

На каждой площадке, во внутренней стене башни, их встречала обособленная голубая дверь. За этими дверями, по словам Лонгстоуна, и помещались комнаты для хранения прошедших проверку трудов законописцов. У Уильяма не было никакого желания на них смотреть: он изнемогал. Лестница была достаточно отлогой и вполовину не такой длинной, как даже первая из трех галерей, но это нисколько не прибавляло ему сил. И какой из него вышел бы Господин, если одно пребывание здесь причиняло ему боль? Один день подобной ходьбы – и он бы не сумел даже донести свой лист до второго зала! Внизу раздались тяжелые шаги – кто-то поднимался за ними, – и он некстати вспомнил, как звучали шаги герра Левского в тот странный и злобный день; ему стало совсем невесело, но вместе с тем чувство легкости, родившееся этим утром, не покидало его. Благодаря ему он одолевал ступеньки, благодаря ему не терял надежды на обстоятельный разговор с ДеВитоло…

– Вы, Джон, наверняка слышали об обсервациях, – гулко разнесся голос Лонгстоуна. – Но едва ли вам знакомы те особенные чувства, какие открываются там каждому благоразумному человеку… Заключительной частью вашей экскурсии будет выход на обсервацию.

И к этому ДеВитоло поспешил что-то добавить; чем больше они говорили, тем выше становилась башня. Уильям решил, что сейчас покатится вниз по ступеням, но вот разговор прекратился, и сразу же на площадке лестницы возникла сияющая арка. Она привела их под открытое небо, в пролет между двумя башнями, огороженный каменным парапетом.

Солнце еще стояло высоко, – сколько бы ни прошло времени в представлении Уильяма. Ослепляющий свет не давал оценить вид за парапетом с этого места. Лонгстоун вытянул руку в сторону, и экскурсанты, прищурившись, разглядели у башни еще ряд ступеней поменьше. Ступени вели в длинную лоджию в наружной стене, разделенную колоннами и ограниченную балюстрадой с широкими, удобными перилами. Лоджия располагалась таким образом, что заметить ее, не зная о ней заранее, было трудно.

Пространство меж колонн позволяло без помех осмотреть не только площадь, но и Юг палубы с его хорошенькими малоэтажными домами и пышными особняками, как будто бы выстроенными из конструктора для гигантов, и части Востока и Запада, загроможденные апартаментариями и благофактурами, и небо в бесконечных облаках, откуда без всяких обсерваций за всеми ними должны были наблюдать Создатели. Лонгстоун был явно удовлетворен.

– Чудесный наш Корабль! – воскликнул он. – Как не восхититься трудом Создателей! Как не признать их всесилия! Как не быть благодарным!

ДеВитоло вдруг фыркнул – или послышалось? Что бы там ни было, Лонгстоун не придал этому значения и пустился описывать клумбы, обрамляющие властительское здание.

Фигурные цветочные ковры перед Ратушей, как видно было теперь и без объяснений, изображали поучительные сюжеты. Создатель, составленный из голубых флоксов, держал на руках младенца, завернутого в белую ткань (это были петунии); другой творец стоял рядом с худотелым красно-бальзаминовым юношей, положив руку ему на плечо, а третий вручал уже взрослому мужчине из бледно-голубых, розовых и фиолетовых ифейонов массивную книгу из черных тюльпанов.

– Кроме этих клумб вам должна быть видна соседняя башня, которая отведена в пользование Главе палубы, то есть – мне. К ней пристроена винтовая лестница, по которой вы сможете спуститься обратно к площади.