Америго - [124]

Уильям, тяжело дыша, приподнялся на локтях и несколько минут провел полусидя, силясь прийти в себя; Джон МакКой, лежащий около него, сам стал неподвижной скульптурой и, по-видимому, уже не мог ничего ему рассказать.

Очнувшись, Уильям бежал. Он не хотел оставаться рядом со стариком, который был очевидно мертв, и не хотел думать, что тот умер; ведь тогда в нем опять пробудилось бы угнетающее, бессмысленное чувство вины, которое очевидно ему мешало, задерживало его, не давая ему делать то, на что он был по-прежнему способен. Борясь с ним на ходу, он не заметил миссис Спарклз, вышедшую на эту улицу по каким-то своим делам, и пронесся мимо нее, позволяя решимости внутри себя кричать: «Не важно!» Все было не важно – и боль, и страх, и темные дождливые ночи, и его собственная жизнь, и неудачи тоже были не важны: в конце концов, разве мог он найти себе более интересное занятие на этом Корабле?

О смерти господина МакКоя стало известно в то же воскресенье – из-за того, что это было второе воскресенье мая, когда он должен был прийти в Школу. На следующей неделе посетительницы магазина уже вовсю обсуждали это происшествие. Мнения их несколько разнились – одни, не сумевшие привыкнуть к сварливому старику, не скрывали радости, другие недоумевали, отчего Создатели определили господину МакКою именно такой срок, ни больше ни меньше, третьи говорили: хотя господин МакКой порядком набезобразил, за его службу его непременно наградят всеми Благами и блаженными утехами на острове.

Уильям же все это время изгонял старика из своих мыслей. Он, как вы помните, планировал вернуться в Школу, чтобы расспросить хранителя книжной комнаты о «Старых Изданиях», и теперь старался думать только об этом. Ему хотелось, чтобы Праздник пришел скорее, и он понимал, из-за чего Джон МакКой так уверенно называл Господ из своего Отдела бездельниками: по новому закону Праздник предписывалось соблюдать, как и раньше, в мае, но не с первого понедельника, а с третьей субботы, – а понять, как именно такие законы могут приблизить Корабль к Цели, Уильям уже не пытался.

Праздник Америго начался в субботу девятнадцатого мая, то есть – пришлось провести в ожидании еще почти целую неделю. Когда наступило это самое утро и Уильям проснулся в магазине, он избавился наконец от своих глуповатых усов и как следует зачесал отросшие волосы, опрыснув их самым безобидным парфюмом из тех, что удалось найти у хозяйки. Приведя себя в этот новый вид, он добрался до вычищенного голубого костюма и разложил его перед собой на спальном месте. Он рассчитывал, зайдя в «Научные Издания», представиться Господином из Отдела Благ и затем вновь положиться на обстоятельства. Он хотел снимать свою зеленую рубашку, но внезапно услыхал, как открываются двери магазина. Он удивился и выглянул из-за угла. Между нагими фигурами из дерева стояла нарядная миссис Спарклз, с несколько недовольным видом озирающаяся по сторонам. Лицо ее даже в полутьме было глянцевое, и он вышел к ней, словно к путеводному светилу.

– Уильям, – сухо сказала она, – тебя просит зайти господин ДеВитоло. Зайти немедля.

Господин ДеВитоло! Этот человек был в его списке, но Уильям не думал, что когда-нибудь решится о чем-то его спросить. Нарушитель Заветов из него был не самый известный, женщины жаловались разве только на его привычку вести бестолковые споры, но никто не осудил его за праздномыслие или за праздное любопытство, ни намека! Странность была лишь одна, хотя и очень заметная: к владельцу магазина часов на 4-й улице почему-то обращались как к властителю. Уильям не предполагал, что выяснять причину этого будет полезно, и записал его скорее для порядка. И вот все перевернулось с ног на голову! Зачем же он мог понадобиться этому ДеВитоло?

Пока он был занят этими невольными размышлениями, миссис Спарклз удалилась, оставив дверные створки открытыми, и в помещение влился ранний праздничный свет.

Снаружи уже веяло головной болью, несмотря на то что процессия ряженых была еще очень далеко от Юга палубы, – но все же Уильяму дышалось необыкновенно легко. Он чувствовал себя так, будто миссис Спарклз избавила его от какой-то надоедливой и необязательной работы, хотя надеялся прежде, что поиск внутри Школы значительно приблизит его к разгадке. Теперь он уверенно, неторопливо, даже расслабленно шагал по 4-й Южной улице – пустой улице, большинство витрин которой были заслонены рольставнями: хозяева заведений участвовали в параде и уже наверняка начали свое роскошное шествие на 1-й Северной.

Он отыскал часовой магазин в конце 4-й Южной – там, где она упиралась в ограду.

Магазин этот не имел вывески. Вместо нее невысоко над входом были в ряд закреплены двенадцать позолоченных дисков с крупными отметками – циферблаты. Они были украшены орнаментом из пружин, шестерен, спиралей и других деталей, а накладные часовые стрелки замерли у разных отметок, последовательно опережая друг друга на один час. Уильяму захотелось немного поглазеть на них, он стоял у витрины и вел взглядом слева направо и справа налево, оживляя стрелки в воображении. Прошло, быть может, около минуты, и двери магазина приоткрылись; изнутри показался довольно пожилой мужчина небольшого роста, одетый в благоприличный вишневый костюм с однобортным пиджаком. У этого мужчины была приметная черная бородка и густые черные усы, короткие черные волосы, широкий лоб… Увидев лицо, Уильям вспомнил фотографию на первой странице «Предвестника» и тогда понял – перед ним человек, позировавший рядом с Главой палубы на фоне Ратуши!