Амелия. Сердце в изгнании - [20]

Маркиз с усталым видом кивнул. Амелия поднялась, чтобы проститься с супругами.

– Я поднимусь в свою комнату, – мягко сказала она. – Не беспокойтесь, дорогая Софи, я приняла решение. Я не могла рассчитывать на более почтенную семью для малыша, которого я жду. И, думаю, скорое расставание с ним будет не таким мучительным, поскольку я знаю, что о нем будут заботиться, его будут любить, что он будет носить вашу фамилию. Мне не хватит жизни, чтобы вас отблагодарить, вас обоих. Вчера вечером, признаю, я хотела умереть, так меня страшила участь, грозящая моему ребенку, печальная участь незаконнорожденных детей. А сегодня благодаря вашей доброте я больше этого не боюсь.

Склонившись в грациозном реверансе, она простилась с супругами и, улыбаясь, вышла.

– Вы удовлетворены? – тихо спросил маркиз.

– Конечно, я очень рада, – ответила супруга.

Она разрыдалась, будучи уверенной в том, что ее супруг подойдет к ней, чтобы обнять, разделить ее чувства. Однако он даже не пошевелился; его руки были скрещены на груди, а взгляд блуждал где-то далеко.

Полчаса спустя хозяин Бельвю галопом гнал своего жеребца по дороге, тянущейся меж виноградниками. Его раненое сердце билось в диком темпе скачки, а угловатое лицо выражало боль и неверие.

Эдмон остановил лошадь у старинного каменного креста, стоявшего на опушке дубовой рощи.

– Почему, Боже мой? – с горечью воскликнул он. – Зачем ты посылаешь мне такое испытание, зачем приводишь ко мне Амелию, если я должен ее потерять?

Поместье Бельвю, среда, 8 августа 1888 года

Первые дни августа протекли в атмосфере полной безмятежности. Причиной тому была сильная жара, что для Шаранты не редкость. Ставни в особняке с полудня до наступления сумерек оставались полузакрытыми, солнце нещадно жгло подстриженную траву, а по вечерам, когда воздух немного свежел, были слышны знакомый хор сверчков и звонкое пение жаб.

Жатва закончилась, и теперь все фермеры ждали, когда же придет время собирать виноград.

В тот день на Софи де Латур было легкое платье из белого коленкора. Ее нежно-розовая кожа придавала тонкой ткани жемчужный блеск, и в этом наряде, слегка небрежном, маркиза казалась еще красивее.

Глядя на нее, Амелия почувствовала, как что-то неприятно кольнуло в сердце. Талия Софи оставалась тонкой и гибкой, тогда как Амелия поправилась. Неделю назад она сменила свои привычные наряды на более свободное платье, сшитое портнихой маркизы.

В это послеполуденное время обе женщины сидели в гостиной – наиболее прохладном в летний период помещении в доме.

– Еще никогда июль не дарил мне такой безмятежности, – произнесла Софи, стоя у окна. – Все благодаря вам, Амелия, благодаря вашему решению. Со времени того столь значимого разговора на следующий день после бала, когда вы согласились доверить нам вашего ребенка, я каждое утро просыпаюсь, обезумев от счастья.

– Не будем об этом, дорогая подруга, – взмолилась юная баронесса. – Однако, признаюсь, мне теперь тоже гораздо спокойнее. Важно только будущее этого крохотного невинного существа, которое заслуживает того, чтобы иметь отца и мать.

– К тому же императрица одобрила наш план! Боже мой, дорогая Амелия, я живу словно в сказке, в замечательной сказке!

Ошеломленный, Эдмон де Латур наблюдал за тем, как благодаря согласию крепнет дружба между его супругой и их подопечной. Софи и Амелия стали практически неразлучны, и с течением времени характеры обеих женщин менялись.

«Моя супруга стала не такой взбалмошной. Она часто бывает серьезной, да и кокетничает меньше. Она читает стихи и увлекается шитьем, – проносилось у него в голове. – Лицо Амелии уже не столь печально. Несколько раз я слышал, как она смеется».

Хотя такое положение вещей его радовало, маркиз чувствовал себя изгнанным из этого маленького женского круга. Во время совместных трапез для него было утомительно поддерживать беседу, и, по мнению Софи, он все больше мрачнел. Она не замечала беглых пылких взглядов, которые он бросал на Амелию.

Для того чтобы снять напряжение, хозяин поместья при любой возможности ездил верхом, а возможность такая выпадала часто. Виноградники требовали постоянного ухода, почти ежедневного. Эдмон пользовался этим и нередко задерживался у фермеров.

Его частые отъезды не беспокоили маркизу: она заботилась об Амелии, как о сокровище, а это отнимало у нее немало времени. Вот и теперь, в приятной прохладе гостиной, она встревоженно всматривалась в лицо молодой женщины.

– Ребенок шевелился этим утром? – спросила она.

– Да, Софи. Уверяю вас, ребенок шевелится часто и кажется мне энергичным.

Сидящая в глубоком кресле баронесса вновь вернулась к работе: она обшивала кружевом белую шерстяную кофточку. Амелия улыбнулась, вспомнив о том, как впервые ощутила резкий толчок ребенка.

«Это было в июне, накануне праздника, но я не решилась об этом рассказать… Какое странное чувство: ощущать в себе жизнь, новую жизнь!»

Амелия поспешно прогнала из головы эту мысль. Это далось ей довольно легко: она запрещала себе считать ребенка родным.

– Кстати, дорогая Софи, – заговорила она, чтобы перевести мысли в другое русло, – я сделала то, о чем вы попросили меня позавчера. Вышло довольно кратко, однако точно.