Алтай 2009-01 - [45]

Но было и второе, горькое чувство. Что будет теперь с Россией? Брат Михаил не готов к управлению государством, власть никогда не интересовала его. Неужели на трон метит дядя Николай Николаевич? Но это так низко… Впрочем, он уже доказал свою низость, первым потребовав отречения.

Государь вышел в салон-вагон, где его нетерпеливо ожидали Гучков и Шульгин, положил телеграфные бланки с отречением на стол. Гучков протянул к ним руки, которые теперь дрожали еще сильнее, чем раньше, торопливо начал читать, передавая прочитанный бланк Шульгину. И когда он закончил, Государь увидел на его лице умиротворение человека, получившего все, о чем мечтал целую жизнь. Гучков сиял. А по лицу Шульгина, который тоже выглядел довольным, пробежала легкая тень. Он поднял глаза на Государя и тот увидел в его взгляде мучительный вопрос.

— Что-то еще? — спросил Государь.

— Да, Ваше Величество, — глотнув воздух, сказал Шульгин. — Не могли бы вы подписать распоряжение о председателе правительства. А то там знаете… — Шульгин многозначительно поднял глаза к потолку.

Государь понял. Шульгин боится, что в Петрограде могут назначить председателем правительства не того, кого определила дума. Николаю было все равно. Он был абсолютно уверен в том, что ни председатель думы Родзянко, ни Гучков не сумеют распорядиться властью, которую они так вожделенно желали, во благо народа. Она раздавит их своей тяжестью. Но он не будет злорадствовать над этим. Впрочем, и сочувствовать тоже.

— Кого бы вы хотели? — спросил Государь, повернувшись к Шульгину и выражая на лице полное безразличие.

— Князя Львова, — торопливо произнес Шульгин.

— Львов так Львов, — пожал плечами Государь и, сев за стол, написал распоряжение о назначении князя Львова председателем правительства.

Львов тоже участвовал в заговоре против монархии, и Государь хорошо знал это. Но если раньше он не мог осознать этот заговор во всей его полноте, то теперь понял, что заговор проник во все общество. Гнездом революционной заразы была не только дума, но и Генеральный штаб во главе с его начальником Алексеевым, и Всероссийский земский собор, которым руководил князь Львов, и даже некоторые члены императорской семьи. Тот же великий князь Николай Николаевич… Господи, что же произошло с Россией?

Отдав бумагу Шульгину, Государь прошел в спальный вагон. В узкий просвет завешенного шторами окна виднелся хорошо освещенный перрон, на котором собралась большая толпа людей. По всей вероятности, они уже знали о том, что происходит в поезде, и ждали известий из него. Государь увидел, как на перроне появились сначала сутулый и как бы прижимающийся к земле Гучков, а затем худой, высокий, словно пожарная каланча, Шульгин. Толпа загудев, двинулась к ним. Они остановили ее и начали говорить. «Объявляют о том, что я отрекся», — подумал Государь и замер в напряженном ожидании. Ему казалось, что толпа, обрадовавшись, закричит: «Ура!» Ведь еще днем Фредерике говорил ему, что с депутатами думы из Петрограда едет большая группа агитаторов. Но вместо радостных криков люди на перроне стали молча снимать шапки и, глядя на императорский поезд, креститься. Государь смотрел на этих молчаливых, крестящихся людей с поникшими головами и чувствовал, как спазмы начинают душить горло. Он расстегнул ставший тесным ворот кителя, отвернулся от окна и сел на диван. И впервые подумал: не лучше ли было вместо отречения пойти на плаху?..

После отречения мысль о плахе не раз приходила ему в голову. Плаху он представлял не в виде костра или лобного места, на которое предстояло взойти, чтобы спасти Россию. Плахой было решение любой ценой подавить вспыхнувшие в Петрограде беспорядки. Один генерал горячо говорил ему:

— Отдайте немедленный приказ, Ваше Величество. Пусть погибнут пятьдесят тысяч бунтовщиков, зато будет спасена Россия.

Но какой царь решится отдать приказ о расстреле пятидесяти тысяч своих подданных? С каким чувством он будет жить после этого? Не бунт начал губить власть, а погрязшая в интригах верхушка. Расколовшись на группы, она начала раскалывать на такие же группы и народ. И это в минуту, когда государству, как никогда, необходимо было единение народа и власти.

— Скажите, Василий Васильевич, — оторвавшись от тяжких дум и повернувшись к Яковлеву, спросил Государь, — где сейчас генерал Алексеев?

— Говорят, скрывается где-то на юге России, — задумчиво помолчав, ответил Яковлев.

— А почему он должен скрываться? — искренне удивился Николай. Он действительно не понимал, зачем скрываться человеку, сыгравшему главную роль в свержении монархии.

— Вы разве не знаете, как кончил его наследник генерал Духонин? — спросил Яковлев.

— Нет, а что?

— Толпа революционных солдат раскачала его за руки и ноги, подбросила вверх и поймала на штыки.

— Но это же бессмысленная жестокость, — весь передернувшись, произнес Николай.

— Помните у Пушкина: «Не дай вам Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Никто не знает, что такое свобода и до каких границ она может простираться.

— Никто не может получить свободу убивать людей, — сказал Николай. — Любая свобода может существовать только в рамках закона.