Алмазные серьги Адити - [4]

— Я же асур, ты забыла? — Нарака привлек ее к себе и приподнял ее лицо за подбородок. — Не бойся.

Вряд ли она перестала бояться, они все лишь делали вид, но слезы утерла — аккуратно, не размазав каджал[13] с ресниц.

Совершив омовение и выгнав слуг, Нарака подозвал женщину.

Расторопные служанки успели ее умыть и умастить благовониями и удалились, не дожидаясь, пока царь отдаст им приказание. Порядок был им известен давно и прочно. Заодно они унесли и ее покрывало, оставив на ней только нижнюю юбку-паваду и чоли[14].

Нарака подошел к ней сзади, просунул пальцы под туго натянутую ткань у нее на груди и дернул. Чоли разорвалась, и горячие руки мужчины сжали ее груди, перебирая и сдавливая соски между пальцами. Танцовщица издала полувздох-полустон, когда он увлек ее на ложе. Звякнули ее ножные браслеты. Она упала, раскинув руки, придавленная тяжелым телом асура.  Он раздвинул ей ноги, обрывая с пояска тонкую ткань юбки, и вошел в нее, как входит победитель в захваченный город. Он заставил ее стонать и изгибаться, испытать не только подавляющую силу, но и страсть, так что она сама обвила его плечи руками и подставила полураскрытые губы под его поцелуи — жесткие и требовательные.

Осознав, что он полностью сорвал с нее одежду, женщина стала закрываться руками и попыталась отползти, но он не позволил ей. Он и сам был нагим, и это пугало ее больше, чем его сила и жадная страсть, потому что люди почитают полное обнажение тела за оскорбление богов. Но промельк стыдливости угас тут же, стоило ему сжать ее груди с затвердевшими темными сосками и раздвинуть ее бедра коленом.

Насытившись, Нарака вытянулся на ложе рядом с женщиной, впавшей в зыбкое забытье.

* * *

Поле годилось для битвы. С одной стороны тянулась гряда невысоких холмов, поросших выгоревшей травой, с другой — начинался редкий лес, позади была река. А впереди — стены города, и перед ними волновалось живое море — не менее акшаухини[15] войска.

Едва Сурья взошел на небо, как войско расступилось и явились посланцы.

Их привели к шатру Сатьябхамы. Она вышла им навстречу, но трое посланцев, среди которых ее зоркие глаза разглядели асура, торопливо приветствовав ее, заозирались по сторонам. Сатьябхама зло усмехнулась. Они видели только женщину и ее охрану.

— Кого вы ждете? — спросила она.

— Мы посланы к царю, ведущему это войско, о дэви, — осторожно сказал самый старший, благообразного вида, с сединой в бороде.

— Это мое войско, — с наслаждением сказала Сатьябхама. — Я — Сатьябхама, дочь Сатраджита, царица Двараки. Ступайте к вашему царю и скажите ему, что если он не освободит всех женщин, которых он захватил в окрестных землях и обратил в рабство, если он не вернет с почтением и раскаянием серьги праматери Адити, если не возместит ущерб — я положу конец его никчемной, слишком долгой жизни!

— О дэви, — вкрадчиво начал благообразный. — Да будет тебе известно, что мать великого Наркасура, сама Бхуми-дэви, испросила для него дар у господа Вишну, и дар этот заключается в том, что Наракасур может умереть лишь по воле своей матери, от руки своего отца.

— Когда настает час смерти творящего адхарму, — сказала Сатьябхама, — тогда исполняются все условия. Наракасур превысил меру терпения! Разве не слышит он, как стонет земля его царства?

Асур открыл было рот, но Сатьябхама подняла руку, прерывая его.

— Я не стану вас слушать. Идите и передайте Наракасуру то, что я сказала.

— Она оскорбила нас! — воскликнул Шанкар, едва посланцы удалились на достаточное расстояние от войска Двараки. — Я велю наказать моих лазутчиков — они доложили, что войско ведет сам Васудева!

— Ты смотрел только на нее, о сенапати? — спросил Анкхор. — Зря. Тот человек, одетый как колесничий, что стоял за ее спиной — это и есть Васудева Кришна. Тут какая-то хитрость!

— Конечно, тут хитрость! — вскричал Даршит, выслушав посланников. — Говорят, о царь, что царица Сатьябхама есть воплощение могущественнейшей Бхуми-дэви! Говорят также, что она обучена искусству стрельбы из лука…

Нарака вскинул руку, приказывая министру молчать.

— Женщина? Это смешно. Войско Васудевы вдесятеро меньше нашего, и еще у меня два акшаухини войска стоят справа и слева от города. Мы сомнем и сокрушим этих пастухов с берегов Ямуны!

Затрубили с обеих сторон раковины, и по этому сигналу оба войска двинулись вперед. Мура скоро понял, что, понадеявшись на число воинов, он сделал ошибку. Поле, зажатое между лесом и холмами, было слишком узким для полного построения. Перестроить же целый акшаухини, уже начавший бой, он не успевал. Проклятый пастух, должно быть, хорошо играл в чатурангу[16]. Мура сплюнул и велел подать сигнал колесницам и всадникам. Копьеносцы расступались в стороны, открывая путь клину всадников, а по краям клина мчались колесницы. У пастуха справа и слева тоже стояли колесницы, но в центре копьеносцы не отступили, а, наоборот, сомкнули щиты и ощетинились длинными копьями. У всадника тоже в руке копье или длинный меч, но конь не пойдет на острия копий. Ратхины[17] же справа и слева, видя это, начали осыпать стрелами щитоносцев, но тут с колесницы под белым царским зонтом