Алмазные серьги Адити - [2]

Канха  встал, подхватывая на руки Чарудешну.

— Наракасур, несомненно, имеет дар защиты, — медленно сказал он. — Но мы его одолеем.

— Как? — спросила Сатьябхама и, спохватившись, добавила: — Мы?

— Конечно! Неужели ты думала, что я отпущу тебя одну? А кто же будет править твоей колесницей?

— Канха, у меня есть колесничий. Хороший колесничий.

— Но я лучше, — он улыбнулся снова. — Подожди меня.

Сатьябхама вздохнула. Она никогда не могла противиться ему, от его улыбки таяло раздражение и уходил гнев. И потом, он действительно лучше.

* * *

Войско шло к границам Праджьотиша, и чем ближе становилась цель, тем сильнее разгорался гнев Сатьябхамы. Одни деревни пустели при приближении ее войска, в других их встречали плачем и жалобами — на непомерные поборы, на бесчинства, на похищения женщин. Сборщики налогов забирали и молодых девушек, и мужних жен, и даже вдов.

— Никто не знает, что с моей дочерью, о дэви, — рыдал староста одной из деревень. — А еще они забрали дочку нашего жреца, и когда она убежала от них, догнали, снасильничали и убили, и бросили ее тело в лесу, а почтенный Ахири, ее отец, упал замертво и на третий день умер, вдова его вот осталась с двумя сыновьями… Как нам жить теперь, если даже брахманов…

Он умолк и махнул рукой — нестарый еще человек, смуглый и худой. Вдова жреца, такая же смуглая, с заметной сединой в волосах, вынесла Сатьябхаме и Канхе воды и приветствовала, как полагается. Ключевая вода в слегка кособоком кувшине была холодной и сладкой, и Сатьябхама напилась от души.

До границы Праджьотиша оставался один дневной переход, и Сатьябхама была уверена, что Нарака уже знает о войске и кто идет во главе этого войска, и что он выведет в поле своих воинов для битвы.

Земля плакала — давно, привычно, безнадежно. Людское горе, все жалобы и рыдания, текли сквозь нее, словно реки. Сатьябхама видела их — словно прожилки листа, выжженные отравой. Истощенные поля, тощие волы и коровы, голодные дети, женщины, скрывающие боль и позор насилия. Кровь, ушедшая в землю, ставшая землей. Она не хотела это видеть. Она хотела бы быть радостной и беспечной, как Рукмини, которой при рождении досталась частичка Лакшми[5], благой и влюбленной. Но второе имя Сатьябхамы было Бхуми — «земля», и мощь богини жила в ее душе, неотделимая от способности слышать и видеть. В полутора дневных переходах, в темном ночном саду какая-то женщина молила о смерти, об отдыхе для израненной души и поруганного тела, и земля принимала ее мольбу.

Сатьябхама заставила себя проснуться. За стенками шатра жил своей ночной жизнью лагерь, переступали и всхрапывали кони, шагали дозорные, а рядом ровно дышал во сне ее муж. Сатьябхама придвинулась к нему поближе, и он обнял ее.

— Так я опять не высплюсь и в день сражения буду без сил, — проворчала она.

— Хочешь, я расскажу тебе историю? — спросил Канха. — Только это грустная история.

— Расскажи. Я все равно не усну.

— Давным-давно, в одном царстве правил царь по имени Рама…

— Я знаю эту историю, — сказала Сатьябхама.

— Ты знаешь, как рассказывают ее брахманы и сказители, — возразил Канха. — А я расскажу тебе то, чего они не знают. Дело в том, что Рама — которого позже стали называть Шри Рамой — был человеком несчастным. Не потому, что ему пришлось жить в изгнании вместе с женой и братом. И не потому, что Равана украл прекрасную Ситу и она провела в плену долгие годы. Нет. Рама очень хотел быть примером царя и мужа. Он должен был исполнить свой долг так, чтобы люди подражали ему и шли по пути дхармы[6].

— Неужто он не смог?

— Он не смог. Он пережил изгнание. Он победил Равану. Он освободил Ситу. И вместо того, чтобы обнять ее, Рама ее оттолкнул. И тогда Сита взошла на костер, но огонь не тронул ее. Все три мира увидели, что она чиста, и тогда только Рама взял ее за руку.

— Я слышала эту историю, Канха. Но ведь Раме нужно было доказать, что Сита невиновна, даже если он ей верил!

— Возможно. Слушай, что было дальше. Рама стал царем и правил своей страной хорошо, так что не было неурожая и засухи, и все были сыты и счастливы. Он вершил справедливый суд. Но однажды…

— Что?

— Однажды в народе пошел слух, что Сита все же была неверна Раме, и оттого-то у царской четы нет детей. И тогда Рама отослал Ситу из дворца. Он не стал защищать ее от клеветы. Он просто… отдалил ее. А сам остался во дворце, править и вершить суд — Рама справедливый, Рама безупречный. А в душе он чувствовал, что не исполнил свой долг. И тогда он решил совершить ашвамедху[7] и доказать всему свету свое царское достоинство, раз уж достоинство мужа он не сумел удержать — как ему казалось.

— И он призвал Ситу обратно? Ведь без царицы невозможно совершить ашвамедху!

— О нет, любовь моя, он велел отлить из золота статую Ситы. Удивительно ли после этого, что ашвамедха его не удалась? Едва белый конь вошел в лес, как навстречу ему вышли двое юношей, которые и остановили его. Разгневавшись, Рама велел привести их. Представ же перед ним, они спели ему песнь о подвигах Рамы и смерти Раваны. Эти двое юношей были его сыновьями, которых Сита родила и вырастила в лесу. Стыд и горе охватили Раму. Он пришел к Сите и стал просить у нее прощения. Он снова привез ее во дворец. Там их встретили придворные и стали требовать, чтобы Сита снова доказала свою чистоту.