Аллея длиною в жизнь - [15]

В виде нарядных куколок, которые она собирала всю жизнь, и одной из которых дала имя Лика, Анжелика… Но вот беда, живая куколка-ангел сильно заболела, ее волосы вылезли, ручки и ножки стали тоненькими, ее постоянно тошнило, что раздражало Киру… Она пыталась даже наказывать девочку. Потом стала к ней ужасающе безразлична. Это было страшно. Малышка перестала интересовать Киру сразу после того, как врачи объявили нам свой приговор. Лике тогда было два года и четыре месяца Я, обезумев от горя, презрев какие то понятия приличий, гордости, патриотизма даже! — они все выдуманы, скажу Вам честно! — смог договориться с одним из моих друзей, моряков-французов отвезти Лику в детскую клинику во Франции Там ведущим профессором был отец Жюстена. Уже была договоренность о сумме обследования, я, как сумасшедший, бегал по инстанциям выбивая всякие справки, разрешения и прочие бумаги… Но все рассыпалась в прах об один пункт обязательства: ребенка во Францию сопровождать и ухаживать за ним в клинике должна была только родная мать. Кира же отказалась наотрез подписать бумагу, и более того, запальчиво заявила мне, что меня давно не любит и совсем не намерена калечить жизнь рядом со мной и больным ребенком. Чтобы я оставил свои фантазии, и что она вообще уходит из семьи к любимому человеку, для которого лишь она будет «центром Вселенной». Эти последние два слова Кира гордо повторила несколько раз. Я был взбешен до предела, ошарашен, и надеялся только, что их, эти слова, не слышала Лика: дверь в ее комнату была плотно закрыта… Разразилась буря. Слезам Киры и моим крикам не было конца. Моя бедная мать призналась мне после, что в какой то момент у нее возникло желание войти в комнату из кухни и просто — задушить Киру. Но она лишь лила слезы на сковороду с рыбой! — Павел Дмитриевич криво усмехнулся, развел руками. — Когда все стихло и я вошел в комнату ребенка, Лика была без сознания. Потом врачи мне сказали, что она впала в коматозное состояние из-за нервного стресса. Она все слышала. Не могла не слышать! Она была очень смышленой для такого возраста. В болезни и горе быстро взрослеют. А около смерти возраста вовсе нет, Вы же знаете…

* * *

Лику тотчас положили в больницу, четверо суток она не приходила в себя, потом очнулась, улыбаясь мне и бабушке, как ни в чем не бывало. Ее оставили в детской Боткинской еще на пару недель, а в конце срока меня вызвал к себе завотделением и сказал, что ей срочно необходим курс интенсивной химиотерапии уже во взрослой больнице. Опухоль развивалась кошмарными темпами… Какая же тут Франция?! Я вынужден был молниеносно принять решение. И принял: Лику поместили в онкоклинику, Кира собрала чемоданы и ушла к какой то там тетушке, Жюстен прислал мне несколько сотен долларов для девочки, ободряющее письмо и предложение поработать на одном из дальних рейсов… Какая-то Мартиника… Неведомый мне край, тропики, лихорадка… Но для Лики нужны были дорогие лекарства, фрукты. Я согласился. Вот так мы живем… — он запнулся, поправился, — жили с тех пор: рейс — отпуск, больница — рейс… Лика за это время перенесла две операции И ее поместили в один из лучших в городе хосписов. Вы знаете, что это значит: «хоспис»?

— Клиника для больных на последней стадии рака? — она вопросительно подняла на него глаза.

— Да. — он хмуро кивнул. — Медики обычно говорят — на четвертой стадии… Я надеялся на методику фотосинтеза, которую привезли в институт онкологии ливийцы, но, оказывается, этот метод совсем нельзя применять при поражении печени. Я возил Лику в Одессу, Крым, Геленджик, Анапу, но это лишь на какие то доли дней продлевало ей жизнь… Врачи сказали, не тревожьте, не утомляйте, сидите в Ейске, у вас там тоже море, жалейте, наконец, ребенка! Вот так мы дотянули до восьми лет… И все равно пришлось ее отпустить…. Он сжал ладонями виски:

— О, господи! Почему? Зачем?. Знаете, я был как то в Индии, пару лет назад… Подошел к одному брамину. Он раскладывал в замысловатых узорах разноцветные камешки. Прямо на улице. Я рассказал ему о Лике, о том, что произошло, задал вопрос почему. Он так печально посмотрел на меня, улыбнулся, тронул пальцами мое запястье: «Ты глуп, кэптэн! — сказал он мне. — Твой ребенок пришел в этот мир научить других Любви. Для этого Дара Небеса задали ей сложное упражнение: боль внутри, распад плоти. Если бы она просто говорила Вам, что любит, Вас Вы бы не поверили. И не поняли. Человек глух ко всему, кроме смертельной боли близкого». Помню, услышав это, я пожал плечами, вспылил, что то закричал о Кире.

— Кэптэн, ты дважды глуп, — сказал мне брамин. Твоя рани ищет не любви, а своего зеркального отражения. Но если зеркало разбить — отражение исчезнет… А осколки собрать трудно. Осколки — не жизнь! Пройдет лет пять и ты убедишься в правоте моих слов. Срок не вышел, посмотрим! — Павел Дмитриевич опять грустно улыбнулся и, спохватившись, заторопился:

— На улице темнеет. Мне нужно еще заехать в порт, боюсь не успею… А там у меня кое-какие дела…

— Я провожу Вас! — она поднялась. Через больничный парк можно выйти к стоянке такси, так ближе… А я уже сто лет не была у моря… С удовольствием вдохну аромат порта… Коломбин, сторожи посуду! — она улыбнулась. — Не возьмете куклу? В память о Лике?