Аллея длиною в жизнь - [12]

— А мама? Ей это нравилось?

— Не знаю. Она всегда у зеркала сидела, перебирала свои флакончики, крема… Иногда смеялась, говорила: «Не понимаю всей этой чуши…!» Папа считал, что мама похожа на ребенка. Так и говорил ей: «Кира, ты — сущий ребенок!» Еще он называл ее: «Рыжик». У нее были рыжие волосы. Золотистые. Будто в голову ее поцеловало солнышко.

— Рыжие? — переспросила она задумчиво. Сердце булькнуло где-то в горле, кольнуло иглой и — затихло.

— Да, а кожа белая-белая… Мама красивая, но у нее капризный характер. Наверное, кого любит солнышко, те всегда капризные… Еще мама гордая. Никогда первая не станет просить прощения. И не простит сама. Ни за что! А Вы — нет. Вы не такая. Вы умеете прощать. И любить. Это хорошо. И еще, — Лика говорила все тише и тише. Силы, похоже, совсем оставляли ее. — Вы смелая. Не боитесь Тени. Андрей Павлович говорил, что тень это — Смерть. Вы сможете проводить меня к Тени? На небо? Обещаете?

— Да, милая, да… — она растерянно гладила девочку по волосам, кусая нещадно губы. — Хорошо. Отдохни. Тебе нельзя много говорить.

— У меня нет времени. Мне надо успеть еще много сказать Вам, спросить у Вас. Скажите, а Андрею Павловичу не было очень больно, когда он… он уходил?

— Нет, милая… Не больно. Совсем. — слезы щипали ей горло, катились по шее. — Он был без сознания.

— А мне… мне немного больно. В боку. И — трудно дышать. Но ничего, я справлюсь. Не бойтесь.

— Я не боюсь. Ты молодец. Не сдавайся, ладно? Я не хочу тебя отпускать. Не уходи, девочка моя!

— Мне пора. А Вы возьмете Коломбина на воспитание? Он послушный, вообще-то… И скажите папе, что я его люблю. Очень… И я там буду танцевать для него. Когда пойдет дождь…

Запомните?

— Да. Но почему — дождь?

— Вы разве не знаете? Ангелы всегда танцуют на облаках, когда идет дождь. Бабушка говорила мне. А дети, когда уходят, то становятся ангелами.

— Это я уже знаю, милая. Твердо, — она крепко сжала руку Лики и не выпуская ее, встала на колени возле кровати. Другой, свободной рукой, она что есть силы давила на маленькую красную кнопку в изголовье. Пульс Лики в ее ладони затихал. Это уже не было сердце птицы, попавшей в силки, нет. Теперь это был слабый, слабый звук, напоминающий падение капель дождя на асфальт: «Шлеп-шлеп.» И через пару минут ее ухо перестало улавливать его. Совершенно. Она подняла голову. Тень смерти властно легла на лицо Лики. Ее не смог прогнать даже солнечный луч, робко заглядывающий в окно палаты. Луч холодного ноябрьского солнца … Двери распахнулись, комнату заполнили люди в белых халатах, с марлевыми повязками до глаз. Но уже было поздно…

* * *

— Да, нет, что ты, деточка! Что же я, тебя обманывать буду? Не живет Кира Михайловна здесь. Уже месяца три как не живет!

— А как ее разыскать? Не знаете?

— Да не знаю я, откуда мне знать! — седовласая, хрупкая старушка в темном платье в белый горошек раздраженно теребила передник. — Из кухни в коридор выплывал аппетитный запах сдобы. — Ты, деточка, прости, у меня пироги горят. Некогда мне!

— Подождите. — она придержала рукой закрывающуюся дверь. — У вас же есть ее телефон, наверное?

— С чего это — есть телефон? — старушка поджала губы. — Зачем он мне?

— Господи! — отчаяние охватило ее. Бессильное отчаяние перед непробиваемой стеной. — Вы ей кто, мать?

— Я… — старушка растерялась. — Да нет, так … Двоюродная она мне племяшка будет.

— Мне ее телефон нужен. Очень. Или адрес. Должна же я Вашей племяннице сказать, где похоронена ее дочь. — Она откинула со лба прядь волос, вздернула подбородок вверх.

— Лика? — ахнула старушка и схватилась рукою за косяк. — Лика… Бедное дитя! Боже ж мий, что содеялось!..Деточка, постой, погоди, я сейчас! — захлюпала носом старушка и скрылась в глубине квартиры. Минут пять спустя она вернулась с листком бумаги и пластиковым пакетиком, набитым доверху аппетитной сдобой.

— Вот, деточка Держи. Адрес тут Киры, новый… Той квартиры, где она теперь со своим, прости господи, кавалером… Пять лет по углам пряталась, как собачонка, а теперь осмелела, глаза бы мои на нее не смотрели! И чего ей только надо было? Такого человека оставила: серьезный, положительный… Ну и что же, что дома не бывал по полгода? Чай, не в кабаке, на море! Этот-то, черноволосый, глаза, как у кота, всегда теперь при ней, а в душу заглянешь ему, там пропать или сажа… Тьфу! Из-за него, дьявола, и дочь она бросила! Оплел он ее, опутал, бес-чаровник! Пилила я ее, непутевую, пилила, да кто я ей?! Кто?! — названная тетушка в отчаянии дернула губами. — Так, сбоку-припеку… Вот, деточка, написано тут, разберешь? «Садовый переулок, дом 32, кв. 4». Что ты побледнела-то так? Плохо тебе? Капель, что ли, дать? — собеседница засуетилась было, но она остановила ее.

— Нет. Ничего. Я пойду. — она положила бумажку в карман плаща и повернулась к лестнице.

— Постой. Пироги-то возьми? — старушка протянула кулек.

Она покачала головой:

— Нет. Отдайте детям во дворе. Пусть помянут Лику. Самая чистая молитва — детская… Спасибо за адрес…

* * *

Когда дверь из полированного ясеня только начала открываться, она уже знала, кого увидит за нею. Внутренне собралась, напряглась, как перед прыжком в холодную гладь воды. Сильнее прижала к себе мягкого Коломбина, отчего его милая, островерхая шапочка в горошек чуть съехала на бок. Громыхнула цепочка.