Александр Кучин. Русский у Амундсена - [68]

. Уехали на Мурман мы в марте 1884 году. На промысле мне, как и раньше, не везло. Весенние промыслы пошли в упадок с каждым годом. На Мурмане было построено два китобойных завода, пароходы, которые истребляли ежегодно до двухсот китов. Предприятие это страшно повлияло на рыбные промыслы, т. к. киты, питаясь той же пищей, которой питается треска, не стали подходить к берегам Мурмана, не стали нажимать к берегу корм, то и рыба удалилась от берегов Мурмана на значительное расстояние, куда в шнеках пускаться было очень опасно, и таким образом я опять вернулся домой осенью ни с чем. Но нужда заставила опять наняться на промысел, и в 1885 году я опять уехал на Мурман. Пробыв лето на промысле, меня пригласили осенью матросом. Зная прокладку по карте, мне поверили провести судно с Мурмана в Онегу, что я и сделал благополучно. Зимою мы жили вдвоём с матерью, т. к. сестра вышла замуж ещё в 1884 году. Забыл я описать мои приключения на промысле в 1885 году, но вспомнив, считаю своим долгом поделиться с моими дорогими читателями. Приехав весною в марте месяце в Териберку и услышав, что начался обильный промысел на Рыбачьем полуострове, мы собрались в шнеки и отправились в становище Цип-Наволок, отстоящий от Териберки около ста вёрст. Только что мы благополучно добрались туда, как подул свежий северо-восточный ветер, мы не поспели выбыть из шнек, как нас начало колотить о берег. Высадив лишних людей, нас отправили на шнеках на рейд, где стоял на якоре один корабль. На каждой шнеке было по два человека. У меня в других был свой зять. Всех шняк было двенадцать. Предполагая, что погода скоро утихнет, мы сначала спали, а шнека покачивалась в море, но не тут-то было. Погода становилась все крепче и крепче, наконец, дошла до степени урагана. Нам начало плескать в шнеку воду. Сутки мы, стоя по колено в воде, отливали воду вёдрами и лейкой, но волна усилилась до ужасных размеров. Шнеки, которые были бережнее[263] нас, начало опрокидывать одна за другой, некоторые начали спускаться на вёслах к отмелому берегу, но опрокидывало их, не донеся до мелкого места. Однако с берега спасали, кого могли. Видя гибель наших товарищей, мы тоже решили на удачу спуститься на берег носом. Для этого надо было к цепи, на которой мы стояли, привязать верёвку-стоянку, какие употребляются для яруса на промысле. Привязав стоянку, я начал поворачивать на ней шнеку, а зять мой сидел и грёб на вёслах; но вот налетела ужасная волна, оборвав у нас верёвку, понесла нас прямо к крутому каменистому обрыву, на котором около двух саженей толщиной намёрз лёд. Люди на берегу бросились нам на помочь, но от силы ветра они скорее ползли, чем бежали, за шумом прибоя и ветра не слышно было ни их голосов, ни им наших отчаянных криков о помощи. Возложив последнюю молитву на Бога, мы приготовились к смерти. Налетела последняя ужасная волна и, подняв нас высоко на свой гребень, с треском обрушилась к утёсу, желая поглотить свои жертвы; но верно Бог услышал наши безмолвные молитвы. Шнека наша застряла между камнями, и мы скорее упали, чем соскочили в воду между шнекой и утесом. Платье наше на себе уже намокло и обмёрзло раньше. Я помню, как обеими руками захватился за попавшийся мне камень и держался, чтобы не отдёрнуло волной в море. Вода, зеленея на моих глазах, прокатила через меня, и мой взгляд упал на брошенный на верёвке сверху камень. Ухватившись правой рукой за верёвку, я не в силах был ухватиться левой, но обернув вокруг руки, держался крепко, так меня и подняли на одной руке на берег в три сажени высоты, рука моя до сих пор ноет пред худой погодой. Когда меня вытащили на берег, я лишился сознания и очнулся только в больнице Красного Креста. За мной ухаживали Сёстры Милосердия – прекрасные старушки, они всегда со мною пели на клиросе в церкви и любили меня как брата или сына. Также спасся и мой зять, но он пострадал ещё больше; вследствие этой катастрофы он начал терять зрение, а впоследствии лишился его совсем. Упустив свои жертвы, волна обрушилась на нашу шнеку и в щепки разбила её. Одежды и белья сталось только что на себе. Так я проездил на море всю весну, не мало пришлось перенести холоду и нужды. Промыслы по-старому были плохи. В этом году под влиянием дурных людей, бывших со мною, я научился пить вино и курить махорку и чуть было не сделался вором, но благодаря природному уму я скоро одумался и стал избегать этого общества. Хозяйство наше не улучшилось, а ухудшилось. Изба наша пришла в ветхость, скота было только корова и 3–4 овцы. Лошадь мать продала вскоре после смерти отца. Зимою я учился в мореходном училище, до занятий по утрам таскал на маленьких дровёшках сено для скота. Видя хозяйство моё в таком состоянии, родители любимой мною девушки стали уговаривать её бросить со мной гулять. Я стал подозревать в ней холодность и задумчивость, в конце концов, вызвал её на объяснение и это привело нас к разрыву. Всё остальное время этой зимы я был грустен и молчалив. Не раз Маня искала встречи со мной через других девушек, но я скрепя сердце уклонялся от этих свиданий. Я знал, что её за меня не отдадут, а сама она тоже была не из отважных героинь, хотя я знал, что она меня любила. Весною я поехал в матросы и осенью надеялся сдать экзамен. Навигация 1886 года прошла благополучно без особых приключений, а осенью я выдержал экзамен при Архангельской экзаменационной комиссии. Зимой в 1887 году я случайно встретился с молодой Ворзогорской вдовушкой, и хотя не думал ещё жениться, но чувствовал какое-то к ней влечение. Узнав о ея судьбе, я не отказался на ней жениться, не зная друг друга, мы вскоре были повенчаны.