Александр Дейнека - [79]

На рубеже 1941–1942 годов Дейнека делает целый ряд живописных работ, отразивших жизнь прифронтовой Москвы. Особенно хороша «Площадь Свердлова в декабре 1941 года». У фонтана перед Большим театром стоит патрульный с красной повязкой. Этот удар красного цвета — единственный признак оптимизма в мрачной гамме красок, которые использует художник. Сегодня мы знаем, что все объекты в центре города были заминированы и должны были взлететь на воздух, если бы немцы вошли в Москву. «Вечер. Патриаршие пруды» — одна из самых запоминающихся картин Дейнеки из серии «Москва военная». Мальчишки, играющие на пруду в хоккей, воплощают неистребимость жизни в любых условиях, даже во время войны. Гигантская сигара аэростата воздушного заграждения плывет в небе над городом, будто грозная летучая рыба, появившаяся неизвестно откуда и отправляющаяся неизвестно куда. И, конечно, примета времени — патруль с автоматами за спиной, которому поручено выполнять приказ коменданта Москвы о расстреле на месте всех паникеров и мародеров, неспешно бредущий по краю Патриарших прудов.

1942 год стал временем тяжелых испытаний как для всей страны, так и для художника Дейнеки. 16 октября в оккупированном Курске умерла его мать Марфа Никитична, о чем он узнал только год спустя, после освобождения города. В феврале вместе со своим другом Георгием Нисским Дейнека выезжает на фронт под Юхнов после того, как немцев отогнали от стен Москвы, и делает зарисовки в прифронтовой зоне. Эти наброски, объединенные в графическую серию «Дороги войны», по своей выразительной силе в полной мере воплотили войну и смерть. Вместе с Нисским они ехали на машине по местности, только что освобожденной от немцев, где повсюду были видны воронки от бомб, брошенные орудия, разбитые танки. «Сквозь вьюгу, снег, который сечет лицо и рвет с плеч плащ-палатки, мчался танк с людьми в нем, в масле, копоти, обледенелыми, с обожженными морозом лицами и заснеженными бровями и ресницами. Это был Микеланджело, барочное буйство человека и природы. Длинный ствол рассекал воздух и стремился вперед. В стороне, на обочине, из снега выступали кверху руки с белыми ногтями и сбитыми клочьями кожи», — писал Дейнека в своих записках[151].

Карандашные зарисовки сделаны мимоходом, но очень точны и лаконичны, отражая именно то, что увидел художник. Он не собирался их выставлять не только потому, что они явно были непарадными, а из-за опасений, что кому-то их содержание может показаться излишне резким. Наблюдаемое им наяву иногда походило на жуткое сновидение, не вмещавшееся в нормальное восприятие человека. Дейнека отображает военную реальность без прикрас. «С душевной болью и глубоким сочувствием чужой беде Дейнека рисует пепелища сожженных деревень и оставшихся без крова беженцев, замерзшие тела погибших людей и животных, разбитые станции, взорванные железнодорожные составы и разрушенные коммуникации», — отмечает В. П. Сысоев[152].

В неопубликованном архиве Дейнеки имеется написанный им текст, поясняющий причину, по которой он не стремился публиковать свои рисунки военных лет: «В эти годы я сделал, может быть, самые любимые мои вещи, такие как „Оборона Севастополя“, „Окраина Москвы“, ряд рисунков, которые еще лежат у меня в папках. Возможно, что их еще рано обнародовать, они слишком тяжелы, а нам сейчас нужно после пережитого отдохнуть»[153]. В. П. Сысоев пишет: «Графика Дейнеки военного времени отмечена неожиданным всплеском почти что экспрессионистической стилистики, нехарактерной для художника даже в 1920-е годы. Подчас жуткий экспрессивный гротеск соседствует в этот период у Дейнеки с почти барочным аллегоризмом и беспощадным реализмом в изображении страшных в своей обыденности сцен военного времени»[154].

В декабре 1942 года Дейнека подписывает договор с Комитетом по делам искусств при Совете народных комиссаров на сумму 20 тысяч рублей на выполнение панно «Оборона Севастополя». Немцы взяли город в июле после многомесячной осады. Для Дейнеки, который обожал этот город, где он написал картину «Будущие летчики», падение Севастополя стало настоящим горем, личной травмой. Он увидел фотографию разбомбленного города в фотохронике ТАСС и представил себе своих будущих летчиков, которые тоже встали на защиту родного города, женщин и детей, которые узнали ужас блокады. «Их горе было моим горем, — вспоминал он. — Это время, когда я писал картину о защите Севастополя, выпало из моего сознания. Я жил одним желанием — написать картину, чувствовал, что она должна быть настоящей, полной сверхчеловеческой напряженностью боя»[155].

Интересно, что для центральной фигуры раненого матроса со связкой гранат ему позировала женщина. В каком-то смысле, это понятно: все мужчины ушли на фронт. Ему никак не удавалось найти подходящей мужской натуры для центральной фигуры композиции, а нужен был крепкий молодой парень. «Тогда мне пришла в голову мысль прибегнуть к женской натуре. Одна из моих знакомых спортсменок с подходящими физическими данными согласилась позировать. Правда, конструкция движения фигуры была уже найдена, но ее следовало тщательно проверить по обнаженной натуре с тем, чтобы избежать какой бы то ни было приблизительности в трактовке тела, пронизанного сильным мускульным напряжением»