Александр Дейнека - [128]

Советский Союз — по-прежнему закрытая страна, и чтобы ее покинуть, каждый гражданин должен получить выездную визу, как это было в 1930-е годы, хотя позади война, а Сталина больше нет в Кремле. И нравы смягчаются: слово «импрессионист» перестает быть ругательным. Дейнеку выпускают, потому что никаких сомнений в его лояльности быть не может. И всё же в его французских зарисовках уже нет того свежего взгляда, который позволил ему нарисовать «Парижанку» в красной шляпке в 1935 году. В Париж выпускают далеко не всех, как это случилось после перестройки и к чему мы уже привыкли, а самых верных и проверенных.

Именно Дейнека — не просто художник и человек, но также официальное лицо, вице-президент Академии художеств — представляет собой выставочную фигуру для заграницы. Во время визита в СССР в 1964 году американского художника Рокуэлла Кента, любимого у нас не столько за его художественные способности (хотя способности у него были и в самом деле весьма велики), сколько за то, что он был членом компартии США, Дейнека встречает американца в аэропорту Шереметьево. Рокуэлл Кент представлял в своем творчестве своеобразное соединение Фаворского и Нисского в одном лице…

В октябре 1964 года Александр Александрович побывал в ГДР, в Берлине. Он был избран членом-корреспондентом Немецкой академии искусств. 9 января 1965 года вместе с Еленой Павловной они побывали на приеме в посольстве ГДР, которое тогда располагалось на улице Станиславского, 10, на коктейле по случаю выставки Немецкой академии в СССР. По обыкновению столы были обильно заставлены немецким пивом и бутербродами.

В январе 1965 года в почтовой открытке, отправленной в Курск родным, он писал: «Я этот месяц мотаюсь Ленинград — Москва — Сочи — летаю туда и обратно. В Ленинграде делают мои мозаики для Сочи. Я немного погрипповал — какая скверная болезнь. Через тройку дней опять в Ленинград. В Москве буду к 10 февраля…» 8 марта в посланной в Курск открытке Дейнека сообщал, что уехал «на три недели… в Италию, где был почти 30 лет тому назад». Во время поездки он, помимо прочего, посетил остров Капрера близ Сардинии, где находится дом Джузеппе Гарибальди.

Из Рима Дейнека отправляет Елене Павловне открытку:

«Большой привет хорошая Лена!

Рим меня встретил полной весной и шумом. Итальянцы переживают медовый месяц с автомобилем — пешеходы жмутся к древним стенам, а машины мчатся черт знает куда по каким-то маленьким делам. Народец веселый, шумный и то хорошо. Классику римскую мы знаем лучше римлян, но новая архитектура прекрасная. Всё, о чем мы спорим, они применяют на деле. Много, много для меня нового. Масса книг по искусству. Жму твою добрую руку. А. Дейнека».

Изображенный на открытке профиль одного из портретов Сикстинской капеллы — пример еще одного лика, предпочтение которому отдает Дейнека.

Глава семнадцатая Последний бой

В одном из первых номеров 1966 года журнал «Огонек» публикует статью-интервью Дейнеки «Слово о Кончаловском», где Александр Александрович называет Петра Петровича одним из самых мощных русских живописцев-цветовиков, обладавшим, что называется, абсолютным чувством цвета. «Это как абсолютный слух музыканта, как композиторское дарование», — пишет Дейнека.

«Петр Петрович, — продолжает он, — прекрасно знал, любил и понимал искусство Европы, где он бывал не раз. В европейских музеях и мастерских художников он смотрел, восторгался, спорил, рисовал, постигал, отрицал, дружил. И, однако, остался неколебимо, до глубины сердца русским, советским мастером. Правда, участник Первой мировой войны Кончаловский недолюбливал как прусскую военщину, так и рациональное искусство немцев XIX века, отдавая должное лишь высочайшим достижениям этого народа, таким, например, как Дюрер или Бетховен. Его, эпикурейца, человека широкой души, естественно, интересовал и манил в первую очередь Париж. Именно там находил Петр Петрович родственные души в искусстве, что, однако, ни на йоту не поколебало в нем русской основы, не увело от родных традиций, в которых он вырос и творил. Помню, как Петр Петрович удовлетворенно и даже гордо объявил: „Валлотон очень тонко подметил национальный, ‘славянский’ характер моей живописи, которая слыла тогда в Москве ‘французской’… Я, конечно, мог быть ‘французом’ только с московской точки зрения. Я понятен для настоящих французов… Но всё же всегда останусь для них славянином и даже ‘варваром’…“.»

Статья Дейнеки о Кончаловском — несомненно, не только дань уважения великому живописцу, но и веское слово в полемике с несгибаемыми консерваторами социалистического реализма. Даже по изменившейся стилистике цветных вкладок в «Огоньке» можно почувствовать, что времена стали более вегетарианскими: французское искусство более не под запретом, и некоторые знаменитые сталинские живописцы будто бы прозрели и увидели цвет. В искусствоведение вновь разрешают вернуться художественным критикам, которых при Сталине громили как «космополитов» и защитников формализма. В журнале «Творчество» свою большую статью «Сюжетно-тематическая картина 30-х годов» публикует Осип Бескин, который при Сталине был заклеймен как формалист и исключен из ВКП(б).