Актеры - [45]

И Богданов начал действовать. Мы заложили ворота и парадную дверь домика столбами и досками, как и некоторые окна, над воротами устроили возвышение — широкий и длинный помост, с которого было видно, что делается на улице возле дома. Сами мы были невидимы. Каждый защитник был поставлен на свою позицию и знал, что ему надо делать и чем защищаться. Всю ночь по очереди дежурили «часовые», чтобы не быть застигнутыми врасплох. План защиты домика от нападения врага был продуман до мельчайших подробностей, и защитники с полным сознанием своей правоты приготовились к обороне. Но ночь прошла благополучно. Рано утром приплелся Иордан — мажордом Нарыма, взволнованный тем, что князек не пришел ночевать.

— Старик мой дорогой пришел, — по-сыновнему, нежно старика обнимал Юсуф. А тот говорил:

— Я вот тебе, Юсуфушка, горяченького кофе принес…

— Да что ты, в самом деле, старик, спятил? Что мы не в состоянии напоить Юсуфа кофеем, что ли? — чуть не плача, заявила баба Анна.

— Ну ладно, не ворчи, старая, — шамкал Иордан, — я знаю, что знаю.

— Ну, значит, в нашем полку прибыло: еще один воин появился, — сказал довольный Богданов. — А теперь, други, по местам! — дал он команду.

И весь «гарнизон» пошел на свои позиции. Часам к восьми утра к дому Горелова прибыл пристав — сухой и желчный человек — с двумя городовыми. В дом его Богданов не впустил, а переговоры вел с ними с вышки. С вышки он обстоятельно объяснил приставу, что натворили во дворе и садике богатыревские разбойники. Пристав все выслушал и ушел вместе со своими городовыми. А через некоторое время появилась вражеская армия, увеличенная десятком городовых, которых возглавлял молодой помощник пристава. Он вел своих городовых так важно, как будто на приступ самой страшной, неприступной крепости.

Но первый приступ полицейских с треском провалился, и это видели плотники, которых прислал Богатырев, они смеялись над позорным провалом полицейских и сочувствовали актерам, так ловко и храбро защищающим позиции.

Второе отступление полицейских вызвало у наблюдавшей артели плотников открытый восторг. К домику Горелова начал собираться городской народ, люди шли и бежали посмотреть на это зрелище, уже раздавались голоса из толпы: «Молодцы артисты, всыпали полиции по первое число!», «Так им, так им, пусть не лезут» и т. д.

После второго приступа городовые остановились и ждали дальнейших распоряжений. Появился высокий худой пристав, приходивший первый раз утром на переговоры. Он подошел, осмотрел близорукими глазами всю толпу, взвесил обстановку и громко крикнул:

— Господа, кто тут у вас главный?

— Что вам угодно, господин пристав? — сухо спросил Богданов, став во весь рост на одной из вышек.

— Как ваша фамилия? — спросил пристав.

— В такой обстановке это вовсе не так необходимо! — зло крикнул Богданов. — Говорите, что вам угодно?

— Мне угодно, чтобы вы прекратили это безобразие, открыли ворота и дали бы вот этим рабочим работать и выполнять то, что им приказано.

— Безобразие творите вы вместе с вашим самодуром Богатыревым, врываетесь среди белого дня в мирный дом и устраиваете разгром.

— Да что с ним разговаривать, да разве полиция поймет. Бей его, фараона, — крикнул кто-то из толпы. — Бей, бей его, бей полицейских, — подхватило уже много голосов, и тяжелый кусок глины полетел в пристава и попал ему прямо в кокарду. Это обозлило полицейского, от удара он вздрогнул. Толпа громко смеялась.

— За мной! — зло закричал пристав и ринулся с городовыми на ворота и калитку; на их головы и плечи посыпались уже более тяжелые предметы. А самое главное — толпа тоже начала бросать в них камни и песок. Кругом поднялся свист и гиканье. Наступающие панически отступили — мокрые, в крови, без фуражек, с засыпанными табаком глазами. В толпе поднялся дикий хохот, свист, улюлюканье и возгласы:

— Получили! Понадавали вам артисты, так вам и надо! Молодцы, артисты! — Толпа все прибывала и прибывала к дому Горелова и, совершенно неожиданно для нас, к нам присоединилось несколько молодых и сильных рабочих. Один из них сказал:

— Мы к вам, артисты, на помощь. — И эта помощь очень окрылила осажденных. Я сразу же узнал в молодом парне того самого рабочего, который вырвал свисток у городового в день бенефиса, и я крепко пожал ему руку…

Полицмейстер был взбешен. Он топал ногами на приставов, на помощника и орал на них:

— Десять полицейских не могут проникнуть в дом и арестовать кучку бунтовщиков-голоштанников; я завтра же вышлю их из города. Пристава Пшеницкого ко мне!

Мгновенно явился к полицмейстеру маленький, тщедушный, облезлый пристав Пшеницкий.

— Пшеницкий, чтобы через час был ликвидирован этот скандал и виновные сидели в холодной. Поняли?

— Так точно?

— Что вам для этого надо?

— Двенадцать городовых и все.

— Берите и действуйте.

— Слушаюсь! — пристав ловко повернулся на каблуках, как будто он сделал «па» мазурки, и вышел. Потом отобрал двенадцать городовых, о чем-то недолго шептался с ними, что-то им чертил на бумаге и вместе с ними вышел из полицейского участка. Десять городовых куда-то ушли, а он вскоре с двумя городовыми смело прошел через толпу, заполнявшую площадь и подход к дому Горелова. Пшеницкий обратился к осажденным крайне вежливым, даже изысканным тоном: