Актеры - [42]

Николай Павлович не поверил этому и обратился к другому адвокату, ответ был такой же; наконец, к третьему и такой же последовал ответ: «С кем вы хотите судиться? С Богатыревым. Да ведь это же миллионер».

Николай Павлович пришел домой усталый, измученный, с головной болью, свалился в своей комнате на диван. Наташе ничего пока не рассказал о своем неудачном походе, а мне под секретом сообщил. Мы решили посоветоваться с некоторыми близкими друзьями-актерами. Но не успел Горелов отдохнуть, как ворвался Богданов, возмущенный и злой.

— Это что же делается?! Это же грабеж среди белого дня! — носился он по комнате, куря папиросу за папиросой. — Нет, я ничего не понимаю, как только можно жить среди этих людей, видеть их, пожимать их руку. Негодяй! Он мне портсигар подарил золотой. Сегодня же я верну ему. Он его, наверно, где-нибудь своровал, меценат, крез, убийца! Про него говорят, что он собственного отца убил, а жену ограбил и сплавил в сумасшедший дом.

— Успокойся, Иван Арсентьевич, есть же правда и мы ее найдем.

— Да какого там черта, правда, где ты ее хочешь искать, среди богатыревых, штекеров, николаевых-свидерских и им подобных? Правда на каторге, правда в цепи закована.

— Тише, не кричи, Ваня, стены уши имеют.

— Не могу. Я когда узнал, что они с тобой сделали, я готов был побежать к Свидерскому, к Богатыреву, вцепиться им в горло и передушить их. Ах, как я кляну свое уродство, свою хилость и вот эти слабые руки.

— У тебя чудесный талант.

— Не надо иметь в этом грязном мире талант. Талант! Силу надо иметь, сильные мускулы, крепкие мышцы, чтобы богатыревы боялись тебя. Ах, как я завидую Нарыму! Я бы их громил, душил бы…

— А они тебя в кандалы да на каторгу.

— Да, пожалуй, ты прав. Ты знаешь, мой отец — лесничий — умер на каторге: он оглоблей убил барского управляющего за то, что тот его ударил. Когда мне было восемь лет, мать умерла от чахотки. Жил я и воспитывался у бабушки, матери моего отца. Она мне многое рассказала об отце. Читала мне его письма. Какие это были письма! «Будь смелым и честным, сын мой, не сгибай спины никогда, ни перед кем». Ну, Николай, надо что-то делать, надо что-то придумывать, — сказал он, немного помолчав.

Горелов подробно все рассказал ему.

Прибежала, запыхавшись, старуха Охотова и убежала в другую комнату, где была Наташа.

— Надо все спокойно, Иван, обсудить, — обнимая Богданова и усаживая его на диван, душевно сказал Горелов. — В горячке можно много глупостей наделать, а поправить будет уже поздно.

Появился Нарым. Он мрачно вошел в комнату Горелова, поздоровался с нами, сел, крепко потер лоб, вынул из кармана какую-то таблетку, проглотил ее без воды, посмотрел на друзей своими татарскими глазами и грустно произнес:

— Да, дела… — В комнате стояло тяжелое молчание, которое нарушил Горелов.

— Юсуф, ты все знаешь?

— Все! Лучше бы я не знал. Я знаю, что ты был у адвокатов, знаю, что ты ждешь ответа на телеграммы и знаю то, что или будет любезный отказ, или вовсе не будет ответа.

И бывает в жизни совпадение: раздался звонок, а через некоторое время баба Анна принесла Горелову телеграмму. Все насторожились. Горелов сказал:

— Телеграмма из Саратова, — и медленно продолжал: — «К сожалению, вашими услугами воспользоваться не могу». — Он тяжело опустился в кресло, все еще держа телеграмму в руке. Из его рук телеграмму взял Нарым, затем Богданов прочел и передал бабе Анне, та унесла ее Наташе.

— Видишь, Коля, не надо быть оракулом, чтобы предвидеть шаги Богатырева, — промолвил Богданов.

— Но и мы не дети, театр — это мы, актеры, а не богатыревы и николаевы-свидерские, не буду я работать у этого Богатырева, хоть с голоду сдохну, — грозно поднял кулак Юсуф.

— Ох, с каким наслаждением я брошу ему обратно его портсигар, — волновался Богданов.

— Что ты! — возмутился Нарым, — мы продадим этот золотой портсигар, а за него дадут порядочно денег, и мы организуем свое товарищество, снимем театр, у нас ведь может быть прекрасная труппа: Николай Горелов — главный режиссер и актер, Наташа Горелова, Богданов, Миронова, Охотова, Гарянов, к нам пойдет Волынский и другие. А к тому времени, может быть, бог даст, у меня умрет тетка или дядька, я получу наследство и все отдам товариществу, — и встав в молитвенную позу и как бы обращаясь к иконе, он с пафосом сказал:

— Боженька, боженька, помоги мне, пришли какую-нибудь тетку или дядьку, и не так их, как их наследство.

Все громко рассмеялись.

Этот смех застала Наташа, она пришла вместе с Охотовой, бабой Анной и Волынским, который был уже навеселе.

— «Так вот где гульбищ скверное гнездо», — продекламировал Волынский. Друзья пожимали друг другу руки, а Богданов продолжал:

— Ты понимаешь, Саша, Юсуф молит бога послать ему опять тетку или дядьку, и не так их, как их наследство, и тогда мы все, — он объяснил, как бы охватывая руками присутствующих, — организуем товарищество, собственный театр без богачей и без антрепренеров.

— Правильно, — сказал шутливо Волынский, — а я — кассир.

— Боже сохрани, — вскричала старуха Охотова, — ты все пропьешь и пустишь нас по миру.

— Убей меня господь, если я товарищей обижу, — серьезно ответил Волынский. — Кому пришла в голову эта гениальная идея? Что же, прекрасный выход из положения, — продолжал Волынский.