Актеры - [40]

В ту же ночь, когда произошла трагедия с Наташей, в больнице умер от чахотки Егор Ерофеевич Егоров.

Актеры уехали играть спектакль к Богатыреву, и никого, кроме суфлера Фирсова да меня, в городе не было. Фирсов взял из театра гроб из пьесы «Гамлет» и в нем похоронил Егорова. Бедняга так мечтал сыграть Гамлета!

День был туманный, дождь лил ливнем. За гробом Егорова, кроме Фирсова, Тузика и меня, никто не шел.

А во дворце медленно приходила в себя и поправлялась Наташа. По мере того, как Наташа поправлялась, она становилась суровой и возмужалой. На лице появилось выражение женщины, пережившей большое горе. Как только ей было разрешено вставать, она немедленно потребовала увезти себя домой. Вскоре случилось самое страшное, Виктор заболел скоротечной чахоткой, и мать увезла его в Крым. Он оставил Наташе письмо на десяти страницах, и последние слова письма были: «…я люблю тебя, Наташа, и буду любить тебя до гроба. Твой навеки. Виктор».

ГЛАВА 6

Врачи запретили волновать Наташу, и товарищи к ней почти не приходили. Театру в скором времени надо было выезжать на гастроли в другой город. Но Николаев-Свидерский без Наташи и Горелова ехать не хотел, и труппа играла спектакли пока без них. В городе говорили, что эти спектакли субсидирует Богатырев. Действительно Николаев-Свидерский жалованье выплачивал вовремя, хотя сборы были слабые без участия в спектаклях Наташи и Горелова. Отец неотступно оставался дома возле Наташи, и ей это было невыносимо, она даже часто притворялась спящей. Много раз с ней пытался поговорить Богатырев, но каждый раз Наташа отказывала ему. Как-то раз Горелов очень попросил Наташу принять Богатырева, и она кивнула головой, выразив согласие… Он вошел. После тяжелой паузы она встала, взглянула на Богатырева горящим, гневным взглядом и холодно, жестко сказала:

— Вы негодяй! Уходите вон!

— Так вот как вы со мной разговариваете, — надменно сказал богач, — я уничтожу и вас, и вашего отца. Что вы мне можете сделать?

— Уходите вон!

— Ничего, вы меня еще вспомните, нищие, скоморохи, голь перекатная, — закричал Богатырев.

На крик выбежал Горелов. Услыша последние слова Богатырева, он исступленно закричал:

— Вон, вон из дома, маньяк, самодур!

Богатырев, хлопнув дверью, ушел.

Наташа заплакала, тяжелые, будто свинцом налитые слезы лились и лились.

ГЛАВА 7

Шли дни за днями. Часто прибывали письма от Виктора, ему было все хуже и хуже. В городе Николаев-Свидерский решил до зимы не оставаться, и труппа готовилась к гастролям. Толстяк говорил, что он нарочно немного оттягивает отъезд на гастроли, чтобы Наташенька окрепла после болезни. Когда Наташа рассказала отцу все, что случилось с ней в особняке Богатырева, он только прижал ее к груди. Почти до рассвета они просидели молча. Потом отец сказал:

— Наташенька, я как-то получил письмо от одного человека, виделся я с ним мало, но с первого раза, как только я познакомился с ним, поверил ему и полюбил его. Теперь он на каторге, далеко-далеко отсюда. И вот он через верного человека прислал мне оттуда, с каторги письмо и заканчивает его так: «Надо верить, надо жить! Во имя будущего».

ГЛАВА 8

Прошло еще некоторое время. Заехал к Горелову Николаев-Свидерский, какой-то невеселый, прибитый, не смеется, не кричит, весь какой-то не свой, не смотрит в глаза ни Наташе, ни Горелову, ни мне. Ему предложили кофе со сливками, он отказался от еды, этого никогда еще не бывало. Наконец, он сказал Горелову:

— Николай Павлович, мне с тобой надо поговорить.

— Пожалуйста, Николай Николаевич, я тебя слушаю.

Толстяк немного замялся, посмотрел на Горелова, потом выразительно на нас.

Мы вышли.

— Ну, говори, я тебя слушаю, — усевшись в кресло, вздохнул Горелов.

Наступило неловкое молчание, которое длилось довольно долго.

— Так вот, Николай Павлович, со вчерашнего дня я уже не антрепренер, я только буду вести дело. Имущество я сдал в аренду. А хозяином будет Семен Богатырев. Труппа уезжает на гастроли, и вот меня послал Богатырев сказать, что ты с Наташей на гастроли не поедешь. Неустойку он платит и предлагает тебе с ним судиться.

…На крик Горелова в комнату вошли мы с Наташей. Николаев-Свидерский будто стал как-то тоньше и меньше ростом, его жирное лицо стало желто-бледным.

— Очень хорошо, Наташа, что ты вошла, вот наш старый друг и антрепренер Николаев-Свидерский пришел к нам с тобой заявить, что он уже не наш хозяин, а только управляющий, а хозяин — Богатырев, который разрывает с нами договор. В гастрольную поездку мы с тобой не едем и зиму мы здесь не служим.

Наташа стояла бледная, как стена, прижавшись к роялю.

— За что ты, Николай Павлович, так жестоко меня бьешь. Ну разве я виноват, я больной человек, что я значу в руках этого богача-самодура, если бы я отказался, он бы меня по миру пустил, он же миллионер, в городе все его — магазины, дома, фабрики, улицы, даже театр, который я арендую у него, завтра он выкинет меня из театра, из квартиры, сделает меня нищим и пустит по миру.

— А если он тебе прикажет убить нас с дочерью, ты этот приказ своего хозяина тоже выполнишь?

— Я потерял голову, я не знаю, что мне делать. Богатырев — страшный человек, хуже зверя, а я ведь тоже хочу жить, — захныкал толстяк.