Актеры - [25]

Меня Колокольцев не раз гостеприимно приглашал к себе. Он очень любил птиц. Понимал в них толк, особенно в соловьях. И я любил у него бывать. Он охотно показывал мне своих пернатых любимцев. В «порядочных» квартирах Колокольцева не держали. Он жил в предместье, в крохотном домике, который превратил в птичник. Каких только птиц у него не было! Они находились у него не в клетках, а просто в комнатах, он устроил для них искусственные деревья, гнезда, жердочки, скворешники. Птицы знали его. Он изумительно подражал им, особенно соловьям. Птицы садились ему на плечи, на руки, были совершенно ручными, и звал он их по именам. У него были три собаки: пудель Лаэрт и две таксы Макс и Мориц. Собаки птиц не трогали, привыкли к ним и оберегали их от кошек. А когда, случалось, умирала какая-нибудь птичка, Николай Евграфович плакал горькими слезами и объявлял в своей квартире траур, хоронил птичку на своем кладбище, где уже немало было птичьих могил. Весной он выпускал птиц на волю, говоря: «Будет, пожили на даровых хлебах, лодыри, поживите-ка своим трудом». Но они жить своим трудом не желали и рано или поздно слетались обратно к Колокольцеву, принимая, видимо, его дом за огромную скворешню.

Если бы Колокольцев жил в советское время, он мог бы развернуться во всю мощь своего огромного дарования. В царской России такому актеру не было «воздуха». Он и работал у Свидерского только от того, что при царизме мало было режиссеров, подобных Горелову… И Горелов знал это и очень ценил Николая Евграфовича.

Как-то во время наших ежедневных бесед Николай Павлович сказал мне:

— Вот у Колокольцева беззаветная любовь к театру. Это человек, который будет умирать с голода, но театр не бросит. Таких мало.

Да и сам Николай Евграфович однажды сказал мне: «Играю, пока могу играть. А сил не хватит — в ламповщики пойду, занавес буду открывать, лишь бы в театре».

С Николаем Евграфовичем я встречался часто за работой. Он помогал мне работать на сцене и наблюдал добрыми глазами старого друга: «Не увлекайся аплодисментами, — как-то сказал он мне, — тебе еще за молодость аплодируют да за то, что у тебя физиономия смазливая. Учись терпеливо, учись. Ты вот за свою жизнь уже успел увидеть много хороших актеров и с Адельгеймами работал, много читал, это хорошо. Они работяги… Я вот плохо работаю… что поделаешь, не могу играть эту дрянь… Вот погоди, скоро классику начнем ставить, там отдохнем… Работая отдохнем, понимаешь?»

Был он бескорыстен и щедр. Последнее мог отдать бедняку. Много лет спустя, мне передавали, что когда Колокольцев умер, у него не нашли даже нескольких грошей на погребение. Бедняки из предместья, где он жил, сложились и похоронили старого актера где-то у кладбищенской ограды, поставив на могиле простой деревянный крест.

ГЛАВА 4

Сезон в Н. был для меня во всех отношениях исключительной школой. Я нашел здесь настоящих друзей, с которыми не расставался в течение многих лет. Здесь работал с прекрасными режиссерами и хорошими даровитыми актерами, у которых было чему поучиться… Здесь я научился уважать и ценить тех безвестных солдат от искусства, которые грудью своей пробивали дорогу русскому театру. Не будь этих скромных и благородных тружеников, русский театр никогда не поднялся бы до такой огромной высоты, на какую он был возведен.

Все мы любили театр и гордились тем, что нам дано счастье творить на его подмостках. И эту гордость сознательно культивировал в нас Горелов.

Горелов никому не позволял унижать театр и актеров, сам вел себя чрезвычайно благородно и от актеров требовал, чтобы они держали себя с достоинством. «Шмаг» и «аркашек» он просто изгонял из труппы. Старался он, как только мог, поднять культуру театра. Его мечтой было создание коллектива, который бы разделял с ним его взгляды на искусство. С таким коллективом (или как раньше говорили, с такой труппой) Горелов думал создать первый народный театр в провинции с репертуаром серьезным и значительным. Почти все актеры, с которыми он работал, были увлечены его идеей. Горелов много раз ездил в Москву, бывал на спектаклях молодого тогда Московского Художественного театра. Он был лично знаком с К. С. Станиславским и В. И. Немировичем-Данченко. О Художественном театре в провинции ходили тогда анекдоты. Большинство актеров, ничего не зная толком о «художественниках» (так их называли), позволяли себе нелепые и часто наивные пересуды о их спектаклях и методах. Горелов с большим уважением говорил об огромной работе Художественного театра и с увлечением рассказывал нам о том новом, что рождалось тогда во МХАТе. Первым в провинции Горелов ставил у себя пьесы Чехова и Горького. Николаев-Свидерский не мешал Горелову. Он был достаточно хитер и умен, чтобы понять, какую ценность представляет Горелов, и очень хорошо видел, что труппа, собранная Николаем Павловичем, стоит намного выше большинства провинциальных трупп. Свидерский видел, что и сборы у него значительно выше, чем у других антрепренеров, а до другого ему не было дела.

Два раза в месяц Горелов собирал всю труппу к себе на занятия. Он подробно знакомил нас с историей Александринского театра и Малого; рассказывал о Савиной, Стрепетовой, Федотовой, Ермоловой, Варламове, Давыдове, Садовском и других корифеях русского театра. Он читал актерам лекции по истории западноевропейского и русского театров и читал так блестяще, что на эти лекции ходили не только актеры, но и местная интеллигенция. Я хорошо запомнил эти лекции, хотя слушал их полвека тому назад. Мне вспоминается большая и уютная комната. Вся труппа в сборе. Горелов стоит в середине комнаты. Глаза его горят. Лицо вдохновенное. Он читает нам о театре Шекспира, и мы все, затаив дыхание, слушаем его… Недалеко от окна сидит Наташа. Она — вся внимание, вся — слух. Лицо ее то краснеет, то бледнеет. Рядом с Наташей Николай Евграфович. Старый комик слегка наклонил голову и внимательно слушает, что говорит режиссер. Слушают и князь Юсуф, и Иордан Савельевич. Это все знакомые для вас, читатель, люди. Я рассказывал вам о них. А вот эту изящную женщину с тонким лицом и белой прядью в темных волосах вы еще не знаете. Это наша героиня Нина Ивановна Макарова-Седая… Рядом с ней красивый юноша, он так похож на Нину Ивановну, что ни у кого нет никаких сомнений в том, кто это. Да это ее сын Виктор. Он учится в Петербурге в Академии художеств и на лето приехал к матери погостить. Мы с ним большие приятели. Я считаю его замечательным художником, а он уверяет всех, что я даровитый актер. Наташа называет нас поэтому «Кукушка и петух».