Актеры - [23]

Горелов был прекрасным режиссером. Он умел увлечь актеров глубиной и тонкостью своего замысла, всегда интересного. Он боролся за репертуар значительный в те годы, когда на провинциальной да и на столичной сцене царили мелодрамы, феерии с полетами, привидениями, провалами и разными пиротехническими выдумками, пошлые комедии и водевили, драмы и трагедии сомнительного качества. Горелов ставил Гоголя, Островского, Мольера, Гольдони, Гюго, Лопе де Вега и Шекспира. Но, конечно, и он не мог держать чистую репертуарную линию. У нас также иногда шли и «Железная маска», и «Судебная ошибка», и «Убийство Коверлэй». Все эти пьесы большие — в пяти, а то и шести действиях с пожарами, убийствами, потопами, похищениями детей и дуэлянтами — пользовались особой любовью городского мещанства.

В те времена мы все играли — и трагедии, и комедии, и пели в опереттах. Тогда после любого спектакля шли водевили с пением. Герой и героиня, только что сыгравшие душераздирающую трагедию или драму, начинали петь водевильные куплеты и лихо отплясывать фривольные танцы. Недаром тогда существовал в театре рассказ о том, что актер, играющий Тихона в «Грозе» Островского, говорил шепотом «умершей» Катерине: «Эх, хорошо тебе, Катя, а мне еще надо водевиль играть».

Водевиль играли для так называемой «обыкновенной публики» до начала большой пьесы или после драмы или трагедии. Шли большие пьесы с большими антрактами, с водкой в буфете. Благодарная публика — помещики, купцы, меценаты — посылали своим любимым актерам за кулисы на больших подносах разные вина, водки с закусками, чтобы любимые актеры получше, погорячее играли. И не мало было случаев, когда комик или герой так «горячо» играл, уничтожив все присланное, что герой, например, на колени-то станет, чтобы объясниться в любви, а встать сам не может — приходится его поднимать.

…Мы с Наташей были партнерами. Она играла мальчиков, девочек, девушек. Мы с ней пели водевили. Над каждой маленькой или большой ролью работали подолгу, упорно шлифуя каждое слово, каждое движение. Николай Павлович очень помогал нам. Он был строгим педагогом. Мы с Наташей знали, что значат бессонные ночи работы над ролью, мы знали муки, страдания, неудовлетворенность от того, что играем не так, как хотели бы и как мы это чувствуем.

Баба Анна была всегда в курсе всех наших событий и переживала с нами все наши творческие неудачи и волнения. Она была необыкновенно привязана к семье Гореловых. Да это и понятно. Жизнь мало ее баловала. Только в семье Гореловых она увидела впервые ласку, теплоту, то, чего она никогда не знала в своей одинокой, суровой жизни. Она полюбила Наташу, как родную дочь. Своих детей у нее никогда не было, и Наташе она отдала все свое нерастраченное материнское чувство. Мне старушка рассказывала, как она боялась, что маленькая Наташа в детстве умрет, «потому что такие талантливые дети, умные да хорошие, не живут», и как она целыми ночами молилась богу: «Дай Наташе подольше прожить. А если тебе, господь, нужна моя жизнь, то возьми ее». И действительно, если бы это понадобилось, баба Анна без всяких колебаний отдала бы свою жизнь за Наташу.

— Заболела как-то моя Наташа, — повествовала старушка. — Осень была, по крыше дождь стучит, ветер деревья ломает. У Наташи жар, голова горит… Ох, и тяжко мне было. В домике у нас тихо-тихо. Сверчок только скрипел, да вот старый кот, наш Сашка, все мурлыкал… Ох, и хватила я горя. И вдруг Николай Павлович приходит со спектакля и приносит. — Кого бы вы думали? — нашего Фитя (Фить был великолепный бульдог, любимец Наташи). И в чем принес… в театральном берете. Крохотный был щенок, хвостик короткий и белое пятно над глазом, как монокль. Как Наташа его увидела, так и болезни-то забыла, закричала: «Мой, мой!» — и свистит ему: «Фить, фить!» Николай Павлович засмеялся: «Фить да фить — вот он пусть и будет господин Фить». И с того дня Наташа у нас начала поправляться.

Баба Анна могла говорить о Наташе целые сутки.

* * *

Прошел месяц. Я познакомился со своими товарищами. Среди них были люди очень интересные и даже замечательные. Самой колоритной фигурой в нашей труппе был старый друг Горелова Юсуф Нарым-Мусатов. О нем мне хочется рассказать подробнее.

Нарым-Мусатов выходец из старинного рода русско-татарских князей. Это был человек огромного роста и силы непомерной, лет пятидесяти. На театр он тратил огромные деньги. Он получил наследство от матери, но вскоре и земля, и дом были им проданы, а деньги истрачены на театр. Пил он, правда, много, но никогда не пьянел, имел немало любовных историй. Человек страстного темперамента, он по-настоящему любил только театр. Актер он был своеобразный. Прекрасно играл Отелло и Карла Моора, а в современном репертуаре был скучен и посредственен. Вздумалось ему как-то самому стать антрепренером. Он собрал труппу, снял театр, себе назначил все главные трагические роли и очень быстро разорился. Публика холодно приняла его, сборы были средние, а нужно было платить труппе, причем он платил актерам щедрые оклады. Улыбаясь, Мусатов говорил: «Пусть хоть раз актер поживет в свое удовольствие». Ему везло. Останется без гроша, переедет в плохонькую гостиницу из шикарного отеля, спустит свои собольи шубы, бриллианты и перстни (сайки и то не на что купить) и вдруг… где-то умирает богатый дядя, и он снова получает наследство. И все начинается сначала: антреприза, героический репертуар, плохие сборы, разорение… И так повторялось несколько раз.