Агата Кристи: Английская тайна - [43]

Следующий день был полон волнений и нервозности: шла беспорядочная атака на судьбу. Все считали, что свадьба невозможна. Пег, в ужасе заламывая руки, кричала, что никто не согласится обвенчать их без предварительного оглашения, но это лишь укрепило Агату и Арчи в их решимости. В конце концов их обвенчали в местной приходской церкви, взяв восемь фунтов за свидетельство. Агата была в обычном платье. На органе играл музыкант, который случайно в этот момент репетировал в церкви. Свидетелем стал приятель, тоже по невероятно счастливой случайности проходивший мимо. «Все это нас обоих страшно смешило», — написала Агата об этой странной свадьбе. Кларе она о ней сообщила только тогда, когда все свершилось. Новость была принята к сведению, как и следовало ожидать. Учитывая бурную реакцию Пег, было решено, что Рождество — после единственной ночи медового месяца — Агата и Арчи проведут в Эшфилде. Был уже поздний вечер, когда они прибыли в Торки на поезде. Агата, неся свой новый дорожный несессер в одной руке, а другой держась за Арчи, прошагала несколько ярдов от вокзала до «Гранд-отеля», возвышавшегося над приморским бульваром и глядевшего на спокойный темный залив.

Они приятно провели Рождество с Кларой и Мэдж (которая была в ярости от сногсшибательной новости — «Ты совершенно бесчувственна!» — сказала она Агате). В День подарков[111] Агата отправилась в Лондон с Арчи, чтобы попрощаться там с ним на предстоявшие полгода, после чего вернулась в госпиталь, где пациенты, как принято, начали поддразнивать новобрачную. «Проходя мимо небольшой группы солдат, я услышала: „Похоже, мисс Миллер неплохо встретила праздник — успела выйти замуж за офицера военно-воздушных сил“».[112]

Арчи вернулся во Францию. Его дневник фиксирует все его передвижения за время войны: «2 августа. Первый день мобилизации. Ужин в Солсбери 3-го и 4-го». Далее: «21 декабря. Убыл в первый отпуск. 24-го — в Бристоль, потом — в Торки. 26-го вернулся в Лондон. 30-го отправился в штаб Первого авиакрыла». Это был «видимый» Арчи, который «любит одним беглым взглядом определять, где он находится в каждый данный момент», — как майор Деспард из романа «Карты на столе», который за бриджевым столом досконально ведет учет всех своих ходов. Но был и другой Арчи — ранимый и детски непосредственный, тот, который тронул сердце Агаты и вызвал в нем если и не материнские, то гораздо более сложные и поэтические чувства, нежели просто влюбленность. Позднее он написал ей:

«Вот я и вернулся. Поездка на поезде прошла нормально. Я лежал, подремывая, в своем углу… Сюда прибыл около пяти, выпил чашку чаю в деревенском доме — и вот я снова лицом к лицу с войной. Чувствую себя слабым, как котенок, после ужина сразу лягу спать.

Уверен, ты даже представить себе не можешь, милая моя, как я люблю твою манеру приободрять меня, — особенно чудесно это было вчера. Если бы у меня не было тебя, я чувствовал бы себя совершенно сломленным.

Пиши чаще. Как было бы замечательно, если бы я получил письмо от тебя уже сегодня».[113]

В «Хлебе великанов» Нелл всю войну носит письма Вернона на груди: «…химический карандаш отпечатался у нее на коже». Так и слова Арчи сквозь до хруста накрахмаленную униформу Добровольческого медицинского отряда проникали Агате глубоко под кожу. «Как восхитительно, как непередаваемо восхитительно быть любимой!» И Арчи действительно любил ее: «Я очень сильно люблю тебя, слишком сильно — сильнее, чем когда бы то ни было, — чтобы рисковать жизнью, ибо смерть для меня означает разлуку с тобой». Он любил ее непоколебимую безмятежность, ее нежный голос, ее длинные светлые волосы, ее цветущий вид и стройную фигуру. Он любил то, как она брала его за руки, когда он протягивал их к ней, словно потерявшийся маленький мальчик. Он чувствовал, что она знает и понимает того Арчи, который таился за фасадом директора клифтонской школы или блестящего офицера-летчика; она знала, что у него слабый желудок и слабые нервы, знала, что ему нужно и чего он боится, и всегда была готова прийти ему на помощь.

По письмам довоенного периода видно, насколько ранима натура Арчи. «Мой дорогой Ангел, — писал он в марте 1914 года со своей летной базы в Незерэйвоне, — твое письмо и фиалки очень утешили меня, хотя внутренне я все еще подавлен — несмотря на то что пришлось ограничиться тоником, поскольку ты выпила последние капли последней бутылки джина. Сколько в тебе отваги и мужества…» И чуть позднее: «Что мне нужно больше всего, так это чтобы ты написала мне, что у тебя все в порядке и ты не тревожишься из-за моих полетов». Конечно, Арчи старался приободрить себя самого, убедить себя, что ему не о чем беспокоиться. Но беспокоиться, несомненно, было о чем: на фотографиях видно, что его биплан конструкции Коуди ненадежен как карточный домик, который впоследствии часто будет строить Пуаро в моменты раздумий, однако прагматик, сидевший в Арчи, несмотря на это, был по-прежнему нацелен на карьеру пилота.

«Скорее ради тебя, чем ради себя самого, я не рискую и совершенно уверен, что со мной ничего плохого не может случиться. А тому бедолаге, который погиб, было опасно летать на любой машине. Он ужасно не хотел лететь на „коуди“, но не смог отказаться, когда попросили, — не хватило моральной смелости. Мне страшно жаль его семью, настолько жаль, что я готов уйти из авиации, если ты очень уж переживаешь из-за этого, но я знаю, что мне ничто не грозит, — со мной всегда святой Христофор».