Агата Кристи: Английская тайна - [198]
Тем не менее она не порывала с театром. Ответить на его вызов она возмечтала еще в 1924 году, когда играла для Мэдж роль участницы группы поддержки во время недолговечной сценической жизни «Претендента». Ее пресловутая «робость» была не так велика, чтобы не наслаждаться миром репетиций, актеров и премьер. Хоть она всегда и делала вид, что ненавидит приемы и публичность, коими Питер Сондерс очень умело держал на плаву «Мышеловку», однако мирилась со всем этим («Увидимся в «Аду в „Савое“»»,[518] — писала она Эдмунду Корку). Словно часть ее, та, что мечтала в юности спеть Изольду, все еще требовала самовыражения и, перенося свои писания на сцену, она надеялась по-своему воплотить юношескую мечту. Иначе зачем бы она продолжала стремиться к тому, чтобы ее пьесы ставились, при том что принимали их почти неизменно враждебно?
Она верила, что публике по-прежнему нравится то, что она пишет, и лишь критики видят в ней легкую удобную мишень. «Все, что бы я ни написала для театра, все равно получит отвратительный отклик, — жаловалась она Розалинде в 1971 году, — главным образом из-за „Мышеловки“, которую презирают молодые журналисты». В этом была своя правда, хотя и не вся: в 1962 году «Ивнинг стандард» написала, что «публике наплевать на роман „И никого не стало“», если пьеса «Десять негритят» снята с репертуара после двадцати четырех дней показа, а «Вердикт» освистан уже на премьере (хотя отчасти это случилось из-за того, что занавес опустили раньше времени и две последние, чрезвычайно важные реплики пропали, полностью изменив смысл пьесы). Невозможно было не заметить, как ширится пропасть между приемом ее книг и ее пьес. После смерти Агаты спектакли быстренько воскресили, они стали флагманами репертуарных театров, а время от времени появлялись и на уэст-эндских подмостках («Одно надо сказать определенно: убийства миссис Кристи избежала»,[519] — написал Майкл Биллингтон после восстановления в 1987 году спектакля по роману «И никого не стало»). Однако век их оказался недолог, даже у «Мышеловки». У книг — иное дело. Вот почему абсурдно говорить об Агате Кристи лишь как о поставщике сюжетов. В ее книгах сюжет действительно покрыт плотью — подтекстами, перекличками… Но, перенесенный на сцену и лишенный всего того, что придавало ему художественный объем, он оголяется и начинает шататься, как неустойчивый скелет. «Вердикт» и «Эхнатон» — совсем другое дело, поскольку это оригинальные произведения. В них нет блестящей театральности, но есть глубина. «Эхнатон», в котором создан образ обреченного египетского фараона-идеалиста,[520] — в высшей степени необычная пьеса, которой так восхищался Макс Мэллоуэн. «Паутина», тоже оригинальная пьеса, обладает немалым сценическим обаянием. «Свидетель обвинения» претерпела столько изменений по сравнению с первоначальным текстом, что де-факто ее тоже можно считать оригинальным произведением; она — самое именитое драматическое сочинение Агаты. Остальные же — лишь бледные тени ее книг, и очень удивительно, что сама Агата этого не сознавала.
Выслушав совет покончить с театром, она заупрямилась. По не слишком завуалированным высказываниям Корка о непредсказуемости судьбы театральных пьес она догадывалась, что он хочет, чтобы она сосредоточилась на книгах. «Нет ничего удивительного в том, что театр губит так много писателей, особенно тех, которые становятся полностью от него зависимыми», — писал он в апреле 1960-го. Тем не менее на следующий год Агата сочинила три пьески, ловко придуманные, но легковесные, под общим названием «Правило трех». Премьера состоялась в ноябре в театре «Абердин», когда Агата путешествовала «по Персии» (так она называла свои восточные вояжи). Корк доложил ей, что прием был «в конечном счете дружелюбным и благожелательным», хотя чем ближе спектакль подбирался к Лондону, тем менее благожелательным становился прием. В Блэкпуле сборы составили всего тридцать восемь фунтов. Розалинда смотрела спектакль в Оксфорде; Мэтью писал Корку: «До меня доходят пугающие слухи о „Правиле трех“: мама, похоже, считает, что все „ужасно“; впрочем, она всегда так считает».[521] Ни один уэст-эндский театр не предоставлял свою сцену Питеру Сондерсу, «что, — как выразился Корк, — решает для нас по крайней мере одну проблему». Но к концу 1962 года Сондерсу удалось договориться с «Дачесс», к тому времени ставшим родным домом для пьес Агаты. Спектакль «Правило трех» был показан и навлек на себя бурную критику. «Я никогда не видел более позорного провала, публика бежала в гневе», — признавался Корк в первый день нового, 1963 года. «Санди телеграф» написала: «…триллер — самый низкий драматический жанр. Чем лучше головоломка, тем хуже пьеса. Но плохой триллер, который не подчиняется даже собственной логике, — это просто скучный розыгрыш. Истинными жертвами в театре „Дачесс“ оказались зрители». Эта конкретная рецензия «по-настоящему разозлила меня! — написала Агата. — Они ничего не смыслят в сегодняшней курортной жизни. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них знал о ней больше, чем я, всю свою жизнь каждый август проводившая в Южном Девоне! Жертвуя собой ради удовольствия племянников и других детей. Я авторитет в этой области. Что за злобная невежественная компания эти критики!»
