Африка африканеров - [30]

В вагон «для небелых», на котором написано «120 мест», набилось больше пятисот человек. А ведь только на прошлой неделе здесь случилась авария[35].

Трудно себе представить большее безумие, чем отправление пригородного поезда для африканцев. Получить место, значит выгадать два часа. И люди теряют рассудок.

Мужчины карабкаются по вагонам, взбираясь на крышу, одни пытаются влезть в окна, другие стараются ухватиться за поручень, женщины набиваются в вагонные переходы. И когда поезд трогается, кажется, будто началась килевая качка.

Дождь льет как из ведра. На каждой станции, особенно там, где есть заводы, нескончаемые хвосты метисов, они ждут своей очереди под дождем. Это зрелище переворачивает мне всю душу, когда я, усевшись одна в своем роскошном купе, еду вечером к друзьям в Род-денбос.

Сомерсет-Уэст находится километрах в ста от Кейптауна. Поезд минует зоны, отведенные для метисов, резерваты наподобие бидонвилей. У меня такое впечатление, что метисам в этой стране живется хуже всего, они самые несчастные. Африканцев двенадцать миллионов, это сила, и белые боятся их, а метисов всего два миллиона, белые относятся к ним, как к существам низшего порядка, а не как к определенной группе, которую не так просто сбросить со счетов.

Дикерсон встречает меня на своей машине у маленького вокзала, возле которого подвыпившие метисы спят на обочине дороги. Трудно винить их в этом. Мне рассказали, что в течение многих лет только белые имели право покупать вино. Цветным было запрещено пить. А для фермеров Кейптауна это было выгодно. Вместо того чтобы платить рабочим, они давали им то самое вино, которое им запрещалось. Так называемая Tot system в действии (tot — мера на африкаанс). По нескольку раз в день рабочим выдавалось определенное количество вина. И мало-помалу рабочие стали настоящими алкоголиками. В 1961 г. закон о запрещении спиртных напитков отменили, потому что образовался такой излишек продукции, что требовалось найти новый внутренний рынок сбыта. Теперь все, независимо от цвета кожи, могут покупать вино где угодно. Но продавать его имеют право только индийцы и метисы.

После поправок, внесенных в 1963 г., закон категорически запрещает Tot system. Но Дикерсон рассказывает, что здешние фермеры продолжают ею пользоваться. Они платят рабочим фунт стерлингов в неделю, а кроме того выдают им овощи и один или два литра вина в день. И пьют не только мужчины, но и женщины.

Дикерсон убежден в своем либерализме, еще бы, ведь он платит рабочим по три фунта стерлингов в неделю.

— Правда, во время сбора винограда они работают у меня вместе с женами и детьми, — признается он.

Его «крохотная ферма» в Алжире, например, прослыла бы весьма крупным хозяйством. Дом, а вернее дворянская усадьба, выдержана, как и все местные фермы, в голландском стиле: белый фасад под наклонной крышей; два крыла и в каждом по квадратному окну с массивными наличниками и маленькими стеклами, а по центру, над дверью с резными створками, конек крыши возвышается над двумя витыми колонками, украшенными резным орнаментом. Это очень изящно и напоминает одновременно ренессанс и ампир.

В саду растут все цветы Европы да к тому же еще деревья Востока, пальмы и очень красивый кустарник под названием «Розовое яблоко».

Напрасно Дикерсон уверяет меня, что не применяет у себя Tot system, все его рабочие в большей или меньшей степени пьяны. «Суббота», — пытается объяснить он мне, но разве это оправдание? Мы пили чай, когда прибежала маленькая девочка, которую ее отец, фермер-сосед, прислал сказать, что «Томас напился и набил себе карманы бататом». Томас — это босс-бой местных рабочих, метис, у него десять детей.

И вот мы шагаем вдоль виноградников к полю сладкого картофеля, принадлежащего соседу-фермеру. Посреди поля с блаженным видом растянулся Томас, он спит, а из карманов его катятся бататы, рядом стоит пустая литровая бутылка вина. Дикерсон бьет его ногами, чтобы разбудить. Томас приоткрывает глаза, пытается встать на колени и… разражается рыданиями… Я слышу, как он бормочет сквозь слезы: «Простите». Дикерсон несколько раз бьет его по лицу, Томас плачет еще громче. Белая девочка визжит от восторга и напевает, кружась на одном месте: «Томас — тупое животное». Дикерсон весь побагровел, цедит сквозь зубы: «Ну, проси прощения. Проси прощения у своего старого отца. — Да, вы для нас истинный отец, — произносит Томас. — Простите, отец».

И верзила метис, понурив голову, бредет к своей хижине. Дикерсон преисполнен гордости: «Теперь его хватит на два месяца. Я их бью время от времени, это им только на пользу. Они — как дети, и обращаться с ними следует соответственно. Кто крепко любит, тот крепко бьет, как говорится у нас», — подмигивает он. Затем, как ни в чем не бывало, он предлагает мне осмотреть его сад, в котором он обожает работать. И там, что очень характерно для белых южно-африканцев, Дикерсон трепещет над каждым лепесточком, над каждой букашкой, отпуская время от времени игривые шуточки.

Вечером по дороге на вокзал нам встретилась пьяная метиска, босоногие ребятишки всеми силами старались удержать ее, не давая упасть. «Все они такие, — заявил Дикерсон. — Напиваются и делают детей».