Афорист - [41]

Воспринятая с молчаливого согласия сердца и разума, она становится частью души. Загнанная на ментальный уровень, она передается из поколения в поколение и называется ксенофобией.

И тогда я увидел другого Ангела, спускающегося с небес. Над головой его, одетого в облака, стояла радуга. Лицо его сияло, как солнце. А ноги были подобны столпам огненным. В руке его был пространный свиток. И поставил он свою правую ногу на море. А левую на сушу и вскричал, аки рыкающий лев. А голосу сему вторили семь громов. И как только зазвучали семь громов, я хотел было, как делал до этого, продолжить запись свою обо всём, что тут увидел и услышал. Но голосом с неба был остановлен: «Сохрани в тайне, что говорят семь громов, не записывай этого!»

— А ты не скажешь, что там говорилось.

— Не скажу, потому что не знаю.

— Но ведь ты там был.

— Не я там был, а тот, кто говорит, что он — это я. Он знает. Но видишь, не говорит. И не скажет.

— А если мы потребуем?

— Нет, господин следователь! Тут наши с вами требования ничего не значат. Не скажет, потому что не имеет права или повеления свыше.

— У него что, подписка о неразглашении?

— Он только писатель.

— Быть может, есть черновики? Где он жил, писал всё это?

— На острове Патмос, где отбывал каторгу за веру Христову. А было это две тысячи лет назад.

— А если…

— Не тщитесь, господин следователь.

— Но я ведь должен довести, дойти до логического конца.

— Куда уж дальше? Вот он, конец.

…Конец уж наступил. Уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей. Хотя стоп! Не то, не то, не то! Хотел сказать другое.

Мне жаль вас, добрый человек, ибо вы не знаете края и меры, и предела, начнёте докапываться до так называемой истины, а она–то вас и убьёт. Вы его убьёте, а она вас. Вы сейчас, а она — потом. Поэтому я возьму на себя ещё один грех. В большой семье детей не считают.

— Ну, ну! Говори же! Я же вижу, что и ты не лыком шит.

— Шит. Я шит, да не гожусь на щит. У меня есть на этот счёт версия.

— Только–то?

— Достоверно знать не дано. Могу только догадку строить.

— Ну и что ты там соорудил?

— Так вот, дорогая душа, семь громов во след за тем Ангелом в ауре объявили, как мне кажется, очень важную для человечества вещь. Мол, какие бы муки и казни ни претерпели грешники, Господь милостив. Всех грешников тех простит и заберёт к себе в Царство Божье. Как бы, мол, там ни было, мы же все чада Его. Одни умнее, другие глупее. Одни волевые, другие алкаши, как я. Есть и убийцы и, воры и сутенёры. Но всё ж они люди. И Создатель — Отец — их любит. Такая вот версия!

— Твои бы слова до Бога!

— Вот все вы апеллируете к Богу. Всё в Его руце, не так ли? Тогда почему не вернёт Он мне Таму?

— Ты согрешил смертно.

— Я согрешил с горя, в отместку. Но зачем Он позволил, чтобы убили Таму?

— Не суди, ибо не судья ты!

— Где милосердие, где Его любовь?!

— Он испытывает нас, Он же и наказывает нас, когда любит.

— Зачем такая любовь?!

— Замолкни! Стань на колени! А ещё лучше прострись ниц и моли о прощении. Червь ты, грязь, пыль. Нет у нас права, чтобы судить родителей. А уж чтобы судить Его тем более!

— Прости, Терентий. И помолись за меня. Я не умею и не знаю молитв.

— Давай, детка, вместе это сделаем. Повторяй за мной: Святый Боже! Святый крепкий! Святый бессметный! Помилуй нас!

И тогда Ангел, стоящий на море и на суше, поднял десницу к небу и поклялся именем Живущего вечно, Который создал небо и всё, что на нём, землю и всё, что на ней, море и всё, что в нём: «Время кончится, как только вострубит седьмой Ангел. Как только он изготовится возгласить трубой, откроется тайна Господня как то объявил Он некогда слугам своим — пророкам!»

А голос, идущий с неба, велел мне: «Пойди, возьми раскрытую книгу (свиток) из руки Ангела, стоящего на море и на суше!»

И я приблизился к Нему и сказал: «Дай мне книжку!» Он же ответил: «Возьми и съешь её. Она будет горька во чреве твоём, но в устах твоих окажется сладкой, как мёд!»

И взял я книжку из руки Ангела и съел её. И была она в устах моих сладкой, как мёд, но в желудке моём от неё было горько.

И сказал мне Ангел: «Тебе надлежит снова пророчествовать о народах и племенах, и языках, и царях многих».

Что я и пытаюсь делать в книгах своих. Автор.

«Убийство птицелова» — такое название было бы очень уж односторонним.

Выдающиеся люди, чаще всего незаконнорожденные. Автор.

Уличный разговор:

— Римская мама.

— Кто такая?

— Волчица.

Если дверь откроется сама по себе, то это обязательно что–то да значит.

Из беседы за стойкой бара:

— Вот живут двое: он и она. И кажется им, что они готовы ко всем неожиданностям. Так и живут, заблуждаясь. Вся наша жизнь — иллюзия. Но стоит лишь появиться проблемам, как взаимолюбящие — он и она — перестают понимать друг друга, доверять и верить…

— Что ты имеешь в виду?

— Сумасшествие, безумие.

— Ничего себе проблема. Нельзя ли полегче?

— Можно. Я добрый. Могу что–то и попроще предложить. А вот эта особа, она пощады не знает.

— Что ещё за особа?

— Судьба!

Там же:

Я спрашиваю. Вот если среди десяти куцапов окажется один абориген, как ему будет житься. Отвечает — хорошо!

А если, спрашиваю, один куцап очутится среди десятка аборигенов, как ему будет? Отвечает — плохо будет ему.