Афера. Роман о мобильных махинациях - [54]

Картье стало стыдно. Он потянулся через стол, поцеловал мать в лоб и в макушку:

– Мам, ну прости меня, сорвалось.

– А надо, чтобы не срывалось. Чтобы и в мыслях такого не было.

– Да, конечно. Все будет хорошо. Вот разведут нас с этой… стану привозить к тебе Агату. Ты будешь себя чувствовать полноценной бабкою, научишь ее вышивать крестом и вязать и предостережешь от всех этих ужасных современных мужчин. Главное, не сделай ее недотрогой. – Пересмешник Картье почувствовал ком в горле. И глаза зачесались. Сентиментальный какой! Но все эти симптомы быстро прошли, так как он вспомнил Лену и просиял: – А женщина появится, maman (он порой называл мать на французский манер), она, я полагаю, уже появилась.

– Ты не уверен в этом, Витенька? Почему? Вы недавно встречаетесь? – Мать тревожно на него смотрела. Тревожно и с любопытством. Картье не счел нужным скрывать от нее и открыл обе карты:

– Она замужем. За моим институтским другом и работодателем. Она вчера стала моей любовницей. Так сказать, фактически ею стала, гм. Это с ней я… – Он с моментальной панической боязнью посмотрел на часы, но был еще не срок, и Картье расслабился и закончил: – Это с ней я сегодня лечу на выставку, мама.

– То, что она замужем, ничего не меняет, – веско заявила мать. – Никогда еще замужество не являлось достаточной причиной для того, чтобы его не прервать. Разумеется, в том случае, если для этого есть веская причина, а именно: один из супругов влюблен, но отнюдь не в своего супруга. Я не должна тебе такое говорить, но все же я говорю. Потому что сама однажды…

Тут мать спохватилась, сделала испуганное лицо и комично зажала себе рот ладонью. Картье сделалось смешно, а на душе стало немного легче. Когда твои родители поддерживают тебя в твоих начинаниях, то сомнения уходят прочь, их уносит ветер, словно едкий дым костра. Остается то, ради чего костер и затевался, – греющее тепло. Картье сделалось тепло от ее слов.

– И вот что я тебе скажу, сын! Если тебе с ней хорошо, если ты ее любишь, то гни свою линию. Слышишь меня? Добейся ее! – заявила мать с какой-то несвойственной ей ранее торжественностью. – И никогда – слышишь? – никогда не думай о том, что ты якобы «разрушаешь чужое счастье». Нет такого в природе! Есть только ты, твои интересы, вот их и защищай.

На лице ее возникла упрямая решительность: подбородок поджался, стал востреньким, губы истончились, переносица побелела. Мать отвернулась к окну, буркнув что-то.

– Знаешь, – сказала она через минуту уже без пафоса и несколько тише. – Я всю жизнь жила этими общепринятыми критериями. Что нельзя с чужим мужем, что нельзя самой, если ты замужем, надо во что бы то ни стало сохранить семью и тому подобное. И вот сейчас, когда я сижу напротив тебя, своего сына, которого я безумно люблю, именно из-за любви к тебе я хочу сказать: Витечка, мальчик мой, не повторяй моих ошибок. Не будь как все, не соблюдай всех этих принятых ханжами псевдоистин. Я несчастна как женщина, так как старость моя одинока и в моей жизни не случилось мужчины, которого бы я по-настоящему любила. Поэтому, когда твой отец изменял мне, не особенно забивая себе голову тем, чем была забита моя голова, то есть верностью ему, я все время надеялась, что он одумается, ведь ты тогда уже родился. И вот я думала: «Не может же он так плохо относиться ко мне, ведь я люблю его и я родила ему сына, а все мужчины только и мечтают, что о наследнике». И что из этого вышло? – Мать тяжело вздохнула. – Вокруг меня было много интересных мужчин, и ни на кого из них я даже ни разу не посмотрела, ни разу не представила себя с кем-нибудь наедине, ведь я была замужем, и это было для меня важно. Я думала, что мне не позволяет совесть, а теперь понимаю, что это была элементарная трусость! Я прошу тебя, не повторяй моих ошибок. Не принимай за голос совести собственную трусость, не бойся ничего на пути к своему счастью. Живи ради себя и своего счастья, не учитывай ничьих интересов, кроме интересов твоей любимой и твоих детей. И привези мне Агату! Я, в конце концов, бабушка, и я имею право воспитывать ее.

Картье был очень впечатлен ее речью. Никогда прежде он не видел свою мать такой, никогда не слышал от нее ничего подобного. Он пообещал ей. При воспоминании об Агате сердце уколола тупая игла. Он был паршивым отцом, не занимался с ребенком, все было как-то некогда, а сейчас, что называется, «догнало». Как всегда, не вовремя.

Дочь свою он назвал Агатой. Он сам придумал ей имя и чрезвычайно этим гордился. Вся родня была против, но «Агата Картье» звучало настолько изысканно и шикарно, что родственники быстро сдали позиции, и милая, спокойная, с раннего детства не по годам умная и рассудительная девочка вполне соответствовала своему имени. Агата была совершенно непохожа на мать, словно не взяла ничего из той породы, а целиком вышла в породу Картье. Ларису это раздражало. Она вообще частенько подтрунивала над «голубой кровью» своего мужа. Подсознательно ее тянуло к мужчинам простым, незамысловатым, некрасовским лапотникам крепостного корня уезда Терпигорова. Вот и Вадим этот. Хитрый, падла! Пришел на все готовенькое…