Генерал Петя, прищурившись, поглядел на старика и улыбнулся по-детски искренней, широкой улыбкой:
– Вот, оказывается, как много вы знаете. Что ж мне с вами делать-то, а?
Казалось, старик его не слышит. Он молча сидел на стуле с высокой спинкой, руки его были заведены назад и схвачены в запястьях грубыми, режущими кожу наручниками. Такие любят применять в тюрьмах, где сидят особо опасные преступники.
– Молчите? Таки я не скажу, что это плохо, – отчего-то на одесский манер прокомментировал поведение старика генерал Петя, – лишь молчание чего-то стоит в этой жизни. Особенно если оно так нужно остальным. Я все-таки задам вам последний вопрос и очень прошу вас ответить на него честно. Видите, я сделал ваш допрос максимально гуманным: не кричал, убрал свет, как вы и просили, и даже по-дружески угостил вас яблоком с моей дачи. Поэтому внимание, последний вопрос, – генерал Петя присел на краешек стола напротив старика, и только тогда тот наконец подал голос:
– Вы зря сидите на столе. Дурная примета.
Генерал Петя удивленно вскинул брови:
– Вот как? И какая же?
– Денег не будет, – старик закашлялся.
– Ах, вот вы о чем… Деньги – это соль жизни, а без соли все имеет пресный вкус. Но соли для придания вкуса нужно немного, и щепотка-другая у меня всегда найдется, так что не верю я в вашу примету. Так как с моим вопросом?
Старик едва заметно кивнул: «Спрашивайте».
– Ваш замечательный дедушка, работавший с расстрелянным Бокием, не называл вам имя, которое он, возможно, прочел в самом конце тетради? Вы понимаете, чье имя я имею в виду?
– Понимаю. Нет, не называл. Он никогда не держал тетради в руках, просто видел издалека, а потом его комиссовали из органов, и он ничего не знал о ее дальнейшей судьбе.
– Это ваше последнее слово? Вы уверены в том, что он не знал, где тетрадь?
– Абсолютно.
– Верю! – вдруг громко воскликнул генерал Петя и дурашливо захлопал в ладоши. – Viva, Кальман!
Затем он сделался серьезным и даже немного грустным. Слез со стола, обошел его справа, выдвинул один из ящиков и достал оттуда огромный крупнокалиберный пистолет:
– Помните, я в самом начале разговора сказал вам, что давно уже не допрашивал никого лично? Поэтому приходится компенсировать потерянный опыт параграфами из хрестоматии для младших лейтенантов госбезопасности. Последний параграф раздела под названием «Техника допроса заключенного» называется «Эффективный финал». Как вам формулировочка? – Генерал Петя зашел старику за спину, и тот не мог видеть его лица. – Они там совершенно оторваны от реальной жизни, те, кто составляет эти дурацкие хрестоматии. Этакие библиотечные циники, считающие себя интеллектуалами. Но уж раз там так написано…
Он сделал шаг вперед, подошел к старику на расстояние вытянутой руки, поднял свой гигантский пистолет и, приставив его к затылку несчастного, спустил курок. Раздался оглушительный выстрел, усиленный вдобавок бетонными стенами камеры. Голова старика в мгновение ока стала напоминать взорванный гранатой арбуз.
Генерал Петя с некоторым удивлением посмотрел на пистолет, затем на ужасное дело рук своих, склонил голову так, как делает это умная остроухая немецкая овчарка, и, обращаясь сам к себе, восхищенно, с изумлением произнес:
– Рок-н-ролл!
Затем подумал немного и добавил грязное непечатное ругательство.
Служба давно закончилась. Отец Филипп, православный священник, прикрыл входные ворота. Был вечер зимнего, последнего перед Крещением воскресенья, и прихожан к службе явилось немного. Видать, берегут силы перед праздником, когда самые отчаянные станут нырять в прорубь, а значит, придется садиться на вездеход и ехать освящать полынью, пробитую в метровом льду с великой трудностью. Мороз и сейчас уже крепок, а на Крещение войдет в полную силу. Придется желающим испытать себя в ледяной обжигающей лаве, ломать собственной тяжестью ледяную корку, которой мгновенно схватывается открытая вода. Филипп из всех праздников отчего-то Крещение любил особенно. Может, из-за того, что и сам каждый год непременно нырял в прорубь, подавал пример колеблющимся. «Если уж батюшка вылез, то, значит, и с нами ничего не случится», – думали собравшиеся возле проруби люди и, мелко крестя рот, лезли следом.
Приход маленький, да и церковка не чета Елоховской: тоже маленькая, бревенчатая, словно выросшая из таежной мерзлоты. Построили ее еще при государе императоре Александре Втором Благословенном в его Императорскую честь. Так и назвали церковку – Александровская. И село с таким же названием, и приход. Служил в нем отец Филипп с самой семинарии, немедленно после ее окончания отправившись из подмосковного тогда еще Загорска, а ныне Сергиева Посада, в далекий Иркутск, а потом и дальше, к самому Байкалу. Здесь и служил все тридцать два года безустанно, ни разу даже в отпуск не попросился. Священник любил этот край, исходил его взад и вперед и ни за что не променял бы святой байкальской земли даже на московские «сорок сороков». Пусть тот, кто Богу служит ради карьеры, в Москву стремится, а Филипп служил ради совести. Честно. Все зоны вокруг, словно щедрым сеятелем раскиданные, навещал, везде его знали. Пусть и сложно было сперва: зэки народ непростой, да только Господь со всеми на своем языке говорит, и со временем даже самые лютые, те, кто по зонам с юности до могильного кургана живут, при виде неутомимого священника ощеривали рот с редкими зубами – улыбались, значит. В самом Александровском весь народ так или иначе к зоне относился. Зона всех кормила и поила – и тех, кто в ней работал и служил, и тех, кто когда-то в ней сидел. Обычное дело: «откинется» зэк, а куда ему податься? Вот и остаются людишки, обзаводятся мало-мальским хозяйством, частенько женятся. Бузят, конечно, не без этого. Потом, когда в себя приходят, идут к батюшке, грехи замолить или совета спросить. Одним словом, пастырь и его паства. Все как и должно быть. Кто еще научит, на путь истинный наставит, как не священник? Он же и грех снимет с души, а грехов на душе у сидельца российского немало.
