Афанасий Фет - [64]
Перед публикацией стихи проходили своеобразную апробацию — Фет читал их «весёлому обществу», по воспоминаниям писателя и журналиста, а позднее главы российской цензуры Е. М. Феоктистова, «декламируя восторженно, с увлечением». В этом случае придирчивый Дружинин по большей части выражал в дневнике искреннее удовольствие: «Читали очень милую вещь Фета „Днепр в половодье“ и другую, „Гораций и Лидия“»; «Фет прочёл свою вещь „Пчёлы“, какую-то грёзу в майский день при виде пчёл, вползающих в цветы. Никогда сладострастное влияние весны не было передано лучше, — стихотворение всех нас обворожило»; «Фет прочёл две своих вещи: „В парке“ и „В саду“, первое великолепно»>{244}. Нравились они и другим сотрудникам «Современника», не исключая и, казалось бы, совершенно чуждого такой поэзии редактора Некрасова. Однако у слушателей с восхищением его стихами соединялась уверенность, что пишутся они «бессознательно», стихийно и сам автор не контролирует своё вдохновение, подкреплявшаяся сложившимся фетовским образом. Фет как большой мастер, умеющий довести плод стихийного вдохновения до технического совершенства, для Дружинина и его коллег как будто совершенно не существовал.
Надо сказать, что Фет легко принял эту роль «бессознательного» поэта, не способного судить о качестве своих произведений, и оценку их достоинства и даже отделку был готов доверить знатокам. «Авдотье Яковлевне я послал стихотворение, о котором, как и о всех других… не знаю без Тургенева, хороши они или плохи»>{245}, — писал он 27 июня 1854 года Некрасову. Возможно, такое положение, напоминающее положение ученика, для уже известного поэта, чьи стихи входили в хрестоматии и служили основой популярных романсов, было не совсем естественным и отчасти навязанным ему «весёлым обществом» с подачи Тургенева. Однако оно было ему не совсем чуждо: Фет когда-то доверял суждениям Введенского, позволял отбирать лучшие стихотворения Григорьеву, а в поздние годы жизни будет охотно выносить свои стихи на суд друзей. За этим стояли не неуверенность в себе или недостаток авторской воли, а представление о том, что совершенное произведение, созданное совокупными усилиями и потому не несущее отчётливого отпечатка «руки» поэта, выше отражающего его индивидуальность, неповторимую манеру, но несовершенного.
Суждения Дружинина, Тургенева и других авторитетных членов круга «Современника», которым многие стихотворения Фета казались тёмными, неясными, даже косноязычными, оказали определённое влияние на его стиль. «Картины» и «музыкальные композиции», которые Фет создал в 1854–1855 годах, становятся более конкретными. Это особенно ярко видно в произведениях, одобренных Дружининым. Если раньше Фету, чтобы назвать место, где звучит лирический монолог, было достаточно слова «здесь», то в стихотворении «На Днепре в половодье» название точно обозначает место действия, а строки «Старик отчаливал, опершись на весло, / А между тем ворчал на внука» вводят второстепенных персонажей. Стихотворение «В саду» содержит необычное для Фета объяснение причины, по которой лирический герой посетил это место:
В особенно понравившемся Дружинину стихотворении «Старый парк» также большое количество конкретных подробностей, указывающих на то, что речь идёт о пришедшем в запустение помещичьем парке:
В это время в стихи Фета вторгаются ещё более автобиографические детали, и ранее, и позднее практически отсутствующие и, возможно, идущие от кратковременного влияния Некрасова, — например, в стихотворении «Не спрашивай, над чем задумываюсь я…»:
Требованиями большей ясности, предъявлявшимися «весёлым обществом», объясняется появление в фетовских стихах того времени глубокомысленных сентенций, философических выводов. Таковы, например, финальные строки «Сосен»:
Пуантом заканчивается стихотворение «На Днепре в половодье»:
Влиянием «чернокнижной» атмосферы, видимо, объясняется и усиление телесного и чувственного начал в фетовской лирике. Оно проявляется и в сгущении вещественных деталей, как в стихотворении «Лес» («В глухой дали стучит топор, / Вблизи стучит вертлявый дятел. / У ног гниёт столетний лом, / Гранит чернеет, и за пнём / Прижался заяц серебристый; / А на сосне, поросшей мхом, / Мелькает белки хвост пушистый»), и в том эротическом напряжении, которое зоркий на такие вещи Дружинин подметил в стихотворении «Пчёлы», где оно создаётся и самим заглавным образом, и упоминанием очень телесных деталей («Сердце ноет, слабеют колени»), и вписанными в текст «речевыми жестами» («Нет! Постой же!», «Черёмуха спит! / Ах, опять эти пчёлы под нею!»). Здесь страсть предстаёт не как захваченность лирического героя, его возлюбленной и мира вокруг общей «музыкой», но как настоящее эротическое томление, материализованное в образах природы. Стремление быть чувственным проявляется и в готовности поэта прямо называть эмоцию, которую испытывает его лирический герой. В стихотворении «Какое счастие: и ночь, и мы одни!..»
