Афанасий Фет - [61]

Первая встреча (формально она была второй — в своих мемуарах Фет туманно вспоминает о какой-то встрече, случившейся ещё в его студенческие годы на квартире у Шевырева) произошла в доме Шеншиных — соседей и родственников, которые через сестру Надю передали Фету просьбу пожаловать к ним для знакомства с большим писателем: «Я привезла тебе от всех поклоны, и Ш[еншин]ы убедительно просят нас с тобой приехать в следующее воскресенье. Будет Тургенев, с которым я сегодня познакомилась. Он очень обрадовался, узнавши, что ты здесь. Он сказал: „ваш брат — энтузиаст, а я жажду знакомства с подобными людьми“»^{231}. «Конечно, — пишет Фет, — я очень обрадовался предстоящей мне встрече». Высокий статус писателя бросался в глаза: «Дамы окружали Тургенева и льнули к нему, как мухи к мёду, так что до обеда нам не пришлось с ним серьёзно поговорить». Но в конечном счёте этот разговор состоялся: «Зато после обеда он упросил меня прочесть ему на память несколько ещё не напечатанных стихотворений и упрашивал побывать у него в Спасском. Оказалось, что мы оба ружейные охотники. По поводу тонких его указаний на отдельные стихи я, извиняясь, сказал, что восхищаюсь его чутьём»^{232}. Словцо «чутьё» Тургеневу понравилось — он принял его как комплимент.

Лошадей для визита в Спасское Фету пришлось просить у Афанасия Неофитовича, который выразил сомнение в безопасности общения с едва ли не «государственным преступником», но после уговоров щёлкнул пальцами и сказал: «Поезжай, уж если так тебе хочется»^{233}. В тургеневском доме на поэта произвели впечатление многочисленные лакеи, в которых не было никакой необходимости, и обилие постоянно набитых ими курительных трубок, хотя сам Тургенев никогда не курил. Разговор, пишет Фет, «принял исключительно литературный характер»:

«…чтобы воспользоваться замечаниями знатока, я захватил всё, что у меня было под руками из моих литературных трудов. Новых стихотворений в то время у меня почти не было, но Тургенев не переставал восхищаться моими переводами од Горация, так что, по просьбе его, смотревшего в оригинал, я прочёл ему почти все переведённые в то время две первые книги од. Вероятно, он успел уже стороною узнать о крайней скудости моего годового бюджета и потому восклицал:

— Продолжайте, продолжайте! Как скоро окончите оды, я сочту своим долгом и заслугой перед нашей словесностью напечатать ваш перевод. С вами ничего более нет? — спросил он.

— Есть небольшая комедия.

— Читайте, ещё успеем до обеда.

Когда я кончил, Тургенев дружелюбно посмотрел мне в глаза и сказал:

— Не пишите ничего драматического. В вас этой жилки совершенно нет»^{234}.

(Вспоминая этот эпизод, престарелый мемуарист утверждал: «Сколько раз после того приходилось мне вспоминать это верное замечание Тургенева, и ныне, положа руку на сердце, я готов прибавить: ни драматической, ни эпической»^{235}).

Фет в своих воспоминаниях точен — атмосфера обеих встреч была доброжелательная, Тургенев был любезен и искренне восхищался его переводами. Верно и то, что впечатление, которое произвёл на него Фет, было неоднозначным. В письме С. Т. Аксакову от 5 июня 1853 года Тургенев сообщал:

«Кстати: у меня на днях был Фет — с которым я прежде не был знаком. Он мне читал прекрасные переводы из Горация — иные оды необыкновенно удались — напрасно только он употребляет не только устарелые слова, каковы: перси и т. д. — но даже небывалые слова вроде: завой (завиток), ухание (запах) и т. д. Я всячески старался ему доказать, что „ухание“ так же дико для слуха — как, напр[имер], получие (от благополучия). Собственные его стихотворения не стоят его первых вещей — его неопределённый, но душистый талант немного выдохся. Попадаются, однако, прелестные стихи — напр[имер]: эти два, оканчивающие грациозное описание летней тихой ночи:

И сыплет ночь своей бездонной урной

К нам мириады звёзд.

Сам он мне кажется милым малым. Немного тяжеловат и смахивает на малоросса — ну и немецкая кровь отозвалась уваженьем к разным систематическим взглядам на жизнь и т. п. — но всё-таки он мне весьма понравился»^{236}.

Те же мысли Тургенев развивает в письме Павлу Васильевичу Анненкову от 30 мая 1853 года: «Я вчера познакомился с Фетом, который здесь проездом. Натура поэтическая, но немец, систематик и не очень умён — оттого и благоговеет перед 2-й частью Гётева „Фауста“. Его удивляет, что вот, мол, тут всё человечество выведено — это почище, чем заниматься одним человеком. Я его уверял, что никто не думает о гастрономии вообще, когда хочет есть, а кладёт себе кусок в рот. Читал он мне комедийку в стихах — плохую — это не в его роде, читал также переводы из Горация — отличные. Он ещё не совсем выдохся»^{237}.

Всё-таки общий смысл тургеневских отзывов был благоприятен для Фета: литературный авторитет признал его не только талантливым поэтом, но и симпатичным человеком и выразил готовность помогать в совершенствовании его творчества и способствовать его литературной карьере. Какое в точности впечатление произвёл на него «живой» Тургенев, поэт не уточняет. Он воспринимал Тургенева как «старшего» литератора, чьи положительные оценки были для него очень лестны, а критика — в высшей степени авторитетна. Должно было подействовать на Фета и знаменитое обаяние Тургенева — менее привлекательные стороны его натуры вряд ли успели проявиться всего за две встречи. Словом, писатель и поэт расстались почти друзьями.