Афанасий Фет - [41]
Рецензия в «Библиотеке для чтения» появилась в январской книжке 1841 года и носила глумливо-разгромный характер: опять же анонимный автор, в котором не без оснований подозревают самого блистательного Барона Брамбеуса (издателя Сенковского), высмеял и название, и подражательность, и отсутствие содержания, и неточность образов. Фет прервал всякие отношения с Введенским, который если и был виноват, то только в том, что преувеличивал своё значение в журнале и своё влияние на его редактора. Больше никто на сборник не откликнулся — очевидно, большинство критиков считали, что книга из-за «бессодержательности» и отчасти принципиальной, отчасти неосознанной «несовременное™» не заслуживала даже уничтожающей иронии (надо сказать, что и Белинский, заметивший у дебютанта талант, сетовал, что его стихи не дают настоящей пищи для ума). Эпоха господства поэзии в русской литературе заканчивалась, и поэтический сборник, чтобы выделиться из огромной массы ему подобных, должен был быть по-настоящему содержательным и «современным».
По выходе из больницы Фет был вынужден констатировать: «„Лирический Пантеон“, появись в свет, отчасти достиг цели. Доставив мне удовольствие увидать себя в печати, а барону Брамбеусу поскалить зубы над новичком, сборник этот заслужил одобрительный отзыв Отечественных Записок. Конечно, небольшие деньги, потраченные на это издание, пропали безвозвратно»>{163}.
«Лирический Пантеон» не оправдал надежды автора на поправку материального положения, однако и провальным назвать дебют, конечно, нельзя. Похвала лучшего журнала была важнее насмешек и равнодушия журналов посредственных. Сборник не принёс автору широкой популярности, на которую тот рассчитывал, но зато вызвал благожелательный интерес у настоящих литераторов, и некоторые из них пожелали познакомиться с одарённым поэтом. Правда, среди них преобладали писатели, чья слава осталась в прошлом. Так, молодой поэт стал завсегдатаем «понедельников» в скромном доме поэта-декабриста, автора когда-то популярных переложений псалмов, прошедшего через ссылку Фёдора Николаевича Глинки. Эти вечера посещали литераторы, среди которых был А. Ф. Вельтман, можно было встретить П. Я. Чаадаева. Фету запомнились М. А. Дмитриев и «старик Шаховской», узнанный им «по чрезвычайно схожему… из ста русских литераторов гравированному портрету». По вторникам он посещал литературные чайные вечера у четы Павловых на Рождественском бульваре: «Там всё, начиная от роскошного входа с парадным швейцаром и до большого хозяйского кабинета с пылающим камином, говорило если не о роскоши, то, по крайней мере, о широком довольстве»>{164}. Николай Филиппович Павлов, автор нашумевшей антикрепостнической книги «Три повести» (1835) и только что вышедшего (1839) и более прохладно встреченного критикой сборника «Новые повести», мог считаться литератором «актуальным» и знаменитым (впрочем, его популярность вскоре начнёт стремительно клониться к закату). Его супруга Каролина Карловна также была уже довольно известным поэтом, имела многочисленных поклонников среди литераторов, и её одобрение могло быть для Фета полезным. В их доме бывал весь цвет литературы, от уже воспринимавшихся как ветераны поэтов пушкинского круга — П. А. Вяземского, М. А. Языкова — до подающих надежды Н. П. Огарёва и братьев И. С. и К. С. Аксаковых; М. Ю. Лермонтов провёл здесь последний московский вечер перед отправкой в ссылку на Кавказ. Но Фет Лермонтова не видел, зато ему запомнилась единственная встреча со знаменитым автором исторических романов, в том числе упоминавшегося в гоголевском «Ревизоре» «Юрия Милославского», «живым классиком» Михаилом Николаевичем Загоскиным.
Среди молодых литераторов, которым ещё предстояло играть в российской словесности важнейшую роль, были и представители второго поколения славянофилов («Через молодого Калайдовича я познакомился с его друзьями: Константином и Иваном Аксаковыми»), и уже влиятельный молодой критик из западнического лагеря: «Однажды Ратынский[14], пришедши к нам, заявил, что критик Отечественных Записок Васил[ий] Петров[ич] Боткин желает со мной познакомиться и просил его, Ратынского привести меня». Можно сказать, что к началу 1841 года Фет был знаком со всей литературной Москвой. Благодаря «Лирическому Пантеону» расширился и круг поклонников его творчества в университете. В их число вошёл профессор Степан Петрович Шевырев, чей замечательный курс истории российской словесности, один из немногих, по-настоящему занимал нерадивого студента. «Не могу в настоящую минуту припомнить, каким образом я в первый раз вошёл в гостиную профессора истории словесности Шевырева. Он отнёсся с великим участием к моим стихотворным трудам и снисходительно проводил за чаем по часу и по два в литературных со мною беседах. Эти беседы меня занимали, оживляли и вдохновляли. Я чувствовал, что добрый Степан Петрович относился к моей сыновней привязанности с истинно-отеческим расположением»>{165}, — сообщает Фет в мемуарах.
