Аэропланы в Брешии - [7]

Они увидели Пуччини. Тот опирался о соломенную баррикаду, защищавшую большую трибуну. Лицо его было длинно, а нос - как у пьянчуги.

Профиль дамы с идеальным подбородком и глазами цвета горечавки заслонил от Кафки цилиндр господина в брыжжах, а затем, как раз, когда Макс пытался показать ему мальчика в матроске, ходившего на руках, он обнаружил, что все это время думал об интерьере высокой травы, о мышином мире.

Блерио собирался лететь. Давали отмашку. Механики хлопали себя по карманам.

Блерио, небрежно развернувшись корпусом в воздухе, подлетел и уже оказался в своей машине - держался за рычаг, которым будет управлять, нечто вроде вертикального румпеля. Механики были повсюду. Интересно, а знают они, что делать, или же отчаянно хранят собственное достоинство? Блерио взглянул в сторону большой трибуны, но, очевидно, не увидел ее. Посмотрел по сторонам, как бы удостоверяясь, что небо по-прежнему на месте, и что основные направления, как и раньше, разбегаются от него.

Кафка с дрожью где-то глубоко под лацканами сюртука осознал, что с точки зрения Блерио ничего особенного не происходит. Он уже видел в тысяче футов под собою ползучую рябь Канала; он видел, как фермы, реки и города лентой текут под ним, так же обыденно, как рассматривают поля из окна поезда. В нем были уверенность атлета и бесцеремонность атлета. Наверное, только в ужасающем свете небычного в человеческих действиях есть истинное спокойствие. Что бы ни сделал он - ничто не было лишним или чуждым этому мгновению.

Механик уже подошел к пропеллеру, схватил его обеими руками, встав на одну ногу для равновесия. Яростно дернул вниз. Машина дрогнула крыльями, но пропеллер не поддался. Взялся другой механик - на этот раз винт крутнулся, завелся и замер в другом положении. Так по очереди они раскручивали пропеллер. Мотор плевался и выл, выдыхаясь на лучших своих попытках. Принесли вилочные ключи и отвертки, канистру масла и принялись за сам двигатель. Чувствовалось, как возбуждение на трибуне увядает. Вспыхнули разговоры. Отто не спускал глаз с изумительно подтянутой желтой машины.

Пропеллер был упорен, и хуже того - его клинило после нескольких обнадеживающих рывков так же часто, как он отказывался заводиться вообще. Героическое безразличие Блерио таяло, хотя даже самых миловидных итальянских барышень можно было убедить, что виноват двигатель. Механик бегом выволок из ангара канистру масла с длинным клювом. Второй взял ее у него и потыкал клювом в двигатель туда и сюда. Третий вынес что-то вероятно, какую-то деталь. Похожую на нее открутили, извлекли, и три механика стали критически их сравнивать, разговаривая тихо, будто во сне. Принцесса Петиция Савойя Бонапарт смотрела на них порфироносно, вышколенная, точно в опере.

Блерио слез на землю. Ему на замену в кабину вскочил Леблан. Отто развел и снова свел руки, как бы сочувственно помогая. Заметил, что Блерио разбивался около восьмидесяти раз прежде, чем смог перелететь Канал. Его не так-то легко обескуражить. При полете через Канал английский дождь едва не поглотил его на самом подлете к побережью.

Репортер, показавший Отто Ружье, махал им своим блокнотом. Он раскрыл его, подбегая, вырвал листок и вручил его Отто с древней учтивой улыбкой. Отто нахмурился, пробегая глазами страничку. Репортер забрал ее и в свою очередь нахмурился тоже. Затем с видом капрала, доставившего депешу фельдмаршалу, вернул листок и поспешил прочь, поскольку вокруг аэроплана Блерио начало происходить что-то новое.

Отто передал страничку Франиу.

- Имя того человека, о котором ты спрашивал, сказал он. Он записал его для giornalista(58).

Кафка взглянул на имя. Легким карандашом, таким, которым педанты обычно помечают дроби и сокращенные названия ученых журналов, том, номер и страницу, вероятно - тоненьким серебряным карандашиком с заостренным грифелем там значилось: Людвиг Витгенштейн(59).

- Кто? спросил Макс.

Неожиданно пропеллер завертелся. Блерио нырнул под крыло и вскочил в свое кресло. Механики ухватились за аэроплан, поскольку тот уже покатился вперед, подрагивая крыльями. Одежда на них развевалась. Усы Блерио ветром прижало к шекам. Голос двигателя сгустился, а пропеллер зажужжал нотой выше. Сейчас взлетит. Все запереглядывались и снова устремили взгляды на Блерио. Аэроплан заковылял вперед. Казалось, он скорее скользит, чем катится, порываясь то туда, то сюда, будто гусыня на речном льду. Кафка пришел было в ужас от его отчаянных попыток и несостоявшейся грации, но потом поразмыслил, что даже самые проворные птицы на земле выглядят шутейно. Разумеется, есть и опасность того, что он развалится на куски, не успев взлететь. Теперь аэроплан описывал длинный вираж влево, подскакивая и буксуя. Затем тряхнул крыльями и взлетел, еще разок подпрыгнув в воздухе, - все затаили дыхание.

Вылетел он навстречу солнцу. Тут все сразу поняли, что он по длинной дуге разворачивается в воздухе и пролетит прямо над ними. На крыльях вспыхнул рубец света, и все пригнулись.

Пролетая над головами, Блерио казался человеком, спокойно работающим за своим письменным столом: потянет за этот рычаг, потом за тот, и всё - с показным самообладанием. Героизм, заметил про себя Кафка, - это способность уделять внимание трем вешам одновременно.