Аэропланы в Брешии - [6]

Цыгане, высокомерные, как монгольские принцы крови, стояли в очереди под присмотром жандарма - даже глаза у него казались нафабренными.

Над зудом голосов до них доносились звуки оркестра, бряцавшего увертюру к "I Vespri Siciliani"(48), как вдруг кавалерийский топот раздвинул толпу - бравый беспорядок шелковистых лошадей, прыгучих плюмажей и алых венгерок.

Старушка с затянутым молочной пленкой глазом предложила им букетики крохотных беленьких цветочков. Рядом с французским журналистом в остроносых штиблетах стоял крестьянин в шинели, помнившей еще Маршала Нея(49).

Ангары напоминали огромные райки с опущенными занавесами, как объяснил Отто, чтобы уберечь все изобретения от любопытных глаз. Некоторые аэропланы, тем не менее, выкатили наружу, и они остановились перед аппаратами довольно виновато, позволяя странности насекомых машин поразить себя больше, чем предвкушали. Они слишком маленькие, произнес у них за спинами француз.

Братьев Райт в самом деле там не было. Они остались в Берлине, но здесь зато находился их соперник Кёртисс - сидел в раскладном кресле, водрузив ноги на бензиновую канистру. Он читал "Нью-Йорк Геральд Трибьюн". Они посмотрели на него в абсолютно священном трепете. Кафка оценил его профессиональное хладнокровие - будто у акробата, которому вскоре предстоит оказаться перед взорами всех, но в настоящую минуту никакого лучшего занятия, нежели газета, у него нет. Выглядел он убедительно по-американски.

И тут они увидели Блерио.

Человек со спокойными философскими глазами стоял, скрестив руки и расставив ноги. Дважды прерывал он свои раздумья у ворот ангара и подбегал к двигателю аэроплана, над которым трудилась пара механиков. Тот, что склонялся над машиной, вытягивал назад ладонь, шевеля пальцами, и второй вкладывал в нее разводной ключ, отвертку или проволочный ёршик.

- Это совершенно точно - Блерио, сказал Отто. Поскольку вот это - его воздушный корабль, на котором он пересек Канал(50).

Позднее за ужином Макс вспомнил анекдот про отца и сына, которые верхом подъезжают к художнику в открытом поле. Это Сезанн, говорит сын. Ну откуда ты знаешь, кто это? спрашивает отец. Потому что, отвечает сын, он пишет картину Сезанна.

Это в самом деле был Блерио. В облегающей шапочке с наушниками, которые завязывались на подбородке, как у средневековых пап. Нос у него был cinquecento(51) - скорее, клюв, подобающий человеку-птице. Он все время бросался вперед, привставал на цыпочки и не спускал глаз с пальцев механика.

"Блерио-XI" был желтой стрекозой из вощеного дерева, натянутого полотна и проволоки. По его борту печатными буквами военного серого цвета бежало название:

АНТУАНЕТТА 25 CV. Отто выдал информацию, что его мотор сконструирован Алессандро Анцани. Вся мощь явно находилась у самолета в плечах, где крылья, колеса и пропеллер под прямыми углами разбегались друг от друга, все в разных плоскостях.

Однако, несмотря на свою бравую желтизну и мореходные переплетения тросов, он был тревожно крохотным - едва ли больше комара, увеличенного до размеров велосипеда.

Около них высокий человек с густыми каштановыми волосами держался за левое запястье так, словно ему было больно. Внимание Кафки привлекла сила его взгляда - больше, чем рост и худоба, отмечавшие, по всем видимым признакам, аэронавта и механика. То была эпоха человека-птицы и волшебника машины. Кто знает, не принадлежит ли одно из этих озабоченных лиц самому Маринетти(52)? Журавль, а не человек. Сама непокорность его каштановой шевелюры, напряжение длинных пальцев, казалось, говорили о странной потребности летать. Он беседовал с коротышкой в синей робе механика, с повязкой на глазу. Изо рта его выпорхнули слова: Станция Запуска Воздушных Змеев в Верхние Слои Атмосферы, Hohere Luftstazion zum Drachensteigenlassen. Вслед за этим коротышка воздел квадратные ручки и вопросительно склонил голову. Глоссоп, последовал ответ, и за ним зеленое слово: Дербишир.

Чуть в отдалении из ангара выкатывали еще один аэроплан. Перед ним спиной шел авиатор, направляя каждое движение неистовыми жестами.

Отто распрямил плечи и приблизился к человеку, бывшему, очевидно, как итальянцем, так и репортером.

- lnformazione, per favore(53), произнес он напыщенным тоном, который, как считали Макс и Франц, приберегал только для пражских официантов. Глаза репортера округлились и вспыхнули.

- Per esemprio?

- Chi е il aviatore cola, prego?

- E Ruggiero. Francese.(54)

- Спроси его, сказал Франц, не знает ли он, кто вон тот высокий мужчина с глубокими глазами и каштановыми волосами.

- E quest'uomo di occhi penetrante e capigliatura riccia?(55)

Репортер не знал.

Казалось, к полету еще ничего не готово. Они прогулялись до кип сена, отделявших летное поле от трибуны, где под увешанным флагами навесом ярусами восседало общество. Все это походило на самую большую толчею в мире, написанную кистью импрессиониста. В плетеном кресле под голубой парасолькой сидела основательная графиня Карлотта Примоли Бонапарт. Вокруг нее стайкой вились молоденькие дамочки в голубых и розовых вуалях.

Где же здесь три принцессы Бурбонов - Массимилла, Анатолия и Виоланта? Покинуть длинные пологие ступени Виллы Медичи, уже усеянные первыми листьями осени, уехать от высоких деревьев, безносых герм и терминов своих римских садов, из-под зашиты стен к холмам Брешии - был ли это для них просто светский выход, на который их пригласили кузены, все в усах и саблях? Однако, говорили, что д'Аннунцио(56) здесь - а он в этом году напечатал "Федру" и "Contemplazione della Morte"(57), книги, напоминавшие Кафке венки в морге, - и не доходили ли до них слухи, что он брал летные уроки у Блерио?