Адрес личного счастья - [39]

Сергей Павлович отошел от окна и язвительно усмехнулся: «Воевать! Отстаивать!.. Слова-то все какие!» Он потянулся к телефону, но тут же и остановил сам себя: порядок действий надо продумать максимально четко. Вариант его действий сейчас таков: уговорить Ревенко и отправиться в Москву, а там развить деятельность в ЦК профсоюза, в министерстве, в народном контроле. Допустим, ему удастся добиться создания авторитетной комиссии по проверке всей деятельности Узловского отделения — в порядке, естественно, подготовки к заседанию коллегии. Обнаружатся, естественно, уязвимые места… Не могут не обнаружиться. Ерунда и утопия! Ревенко просто рявкнет и обругает, никакой Москвы не будет и в помине. Он не подготовил его к такому разговору, упустил время. Кроме того, нельзя повторяться. Хватит уже того, что один раз сняли вопрос с повестки бюро обкома. А если он и поедет, то создание комиссии маловероятно; даже если в ЦК профсоюза его поддержит сам Егоров — до коллегии уже ничего не успеют. Впрочем, ему ничто не мешает позвонить в Москву прямо сейчас. Скажем, тому же Егорову. Он снова потянулся к телефону и опять остановился, А если Егорова нет?.. Что тогда? А тогда ему, Ныркову, разъяснят, что его недоумение и вопрос, почему телеграмма министра адресована отделению, а не дороге, не имеют никакого отношения к развитию передовых методов на Узловском отделении. Более того, могут уточнить, что, видимо, такова его, Ныркова, роль в этом вопросе, поскольку коллегия министерства сочла необходимым рассмотреть эту проблему без него. Ведь разговаривать Сергею Павловичу придется с теми, кто не знает истинного лица Мазура. Вот и все. Звонить нельзя. Надо идти к Ревенко. Да, надо! Только сначала он спустится в вестибюль, купит газеты, пройдется по воздуху, посидит в скверике, отвлечется. А уж потом… Но мысли о предстоящем разговоре с Ревенко не отпускали Сергея Павловича. Интересно, как он будет выглядеть в глазах Ревенко?

И вообще, если прибегнуть к так называемому объективному взгляду на вещи: чем он, уважаемый и уважающий себя человек, занимается каждый день? Ну ерунда ж ерундой! И никакой гигантской деятельности, распыленной по разговорам да по бумажкам, никому, кроме него самого, не увидеть. Ну кто признает? Кто оценит?.. А ведь на такой чертовой должности, ей-богу, позавидуешь НОДу. Вот Мазуру хотя бы! Первый человек на магистрали!

Он вдруг остановился в сквере управления. Ну да, он уже думал об этом: опять осень… еще одна… Как мгновенно промелькнула жизнь… Будто был сон, и вот только-только проснулся… В кустарнике, в самых зарослях, среди сочно-желтой листвы увидел ярко-красные ягоды шиповника. Так и резануло в памяти: лет шести или семи набрал он этого шиповника… чуть ли не ведро… аж зимой чай пили…

Сергей Павлович воровато оглянулся и вдруг медведем полез в самую чащу за шиповником; ну и черт с ним, если увидят! Коли он председатель Дорпрофсожа, так уже и не человек?!

После той зимы отправили Сережку Ныркова в школу в село Кожищи, Хорошая учительница Марья Ивановна была там. И наука давалась Сережке легко. Четырехлетку кончил, Марья Ивановна говорит: «Дальше учиться надо». А к тому времени беда случилась — братья под лед провалились и утонули. Отец в петлю полез, еле отходили, убивался по сыновьям страшно. Жена тремя годами раньше умерла, теперь вот двух сыновей сразу потерял… Продал хату, забрал сына и перебрался в другое село, а там лавку открыл. И хозяйка новая у него сразу объявилась. Сережку не любила, но и не донимала особенно. А когда исполнилось Сергею шестнадцать, посадил его отец в рундук возле Троицкой церкви. Дал бакалеи на пятьсот рублей, а через две недели велел принести выторг. И вот тут впервые Сергей понял, что такое самостоятельность. Сам себе хозяин. Шевели мозгами — заработаешь. Допустим, все рундуки закрылись к вечеру, а Сережка знает, что гулянье будет, — обязательно открывает. Народ с богослужения идет — пожалуйста, его рундучок открыт. Стал и отец к нему с интересом присматриваться — вроде не совсем сын недотепа. Однако к этому времени лавкам да рундукам вообще конец приходил — наступала Советская власть хозяевам на горло. И вот тут Сережка еще раз проявил сообразительность — подался в город. На рабфак собирался, да сельсовет справки не дал, пришлось устраиваться куда придется. И взяли его в паровозное депо учеником слесаря. Слесаря из Сергея не вышло. Не понравилось — грязно, тяжело, да и платили не особо, перешел в экипировщики, но и здесь не задержался, через три месяца стал рабочим на складе топлива. А тут он и полгода не проработал, пришел как-то молодой замначальника депо — тот самый Михаил Иванович Кабанов, который и сейчас на дороге трубит. Тогда молодой, горячий. Партиец — что по тем временам, в общем-то, редкостью было… Подходит к штабелю, там как раз один Нырков и стоял.

— Почему столько людей в очереди? — спрашивает.

Сережка не растерялся да и брякнул:

— А весовщик такой! Кому отпускает, а кому нет! И себя знает.

— Что значит «себя знает»? — строго переспросил Михаил Иванович, и хоть Нырков сразу понял, что непростой у него собеседник, ну так ему-то что терять?! Он и выложил напрямик: