Адрес личного счастья - [40]

— То и значит, что с кого наличными, а с кого продуктами или чем!.. Остальные — пусть стоят себе.

— Ты сам-то кто будешь?

— Кто? Рабочий я здесь.

Посмотрел на него Кабанов, словно прикидывая какие-то решения, и понравился ему этот замурзанный мальчишка с хитроватыми глазами и с кривым носом.

— Так ты что, такой, значит, честный, что не воровал бы и не обвешивал? И себе бы не брал?..

Глянул на него Сергей Павлович и очень серьезно покачал головой:

— Мы к такому с детства не приучены — чужое брать.

Так и решилась судьба. Нежданно-негаданно стал вдруг весовщиком. Дело пошло веселей. Тут же предложили в комсомол вступить — не отказался, только в анкете написал: из крестьян-середняков…

Вначале Сережку Ныркова и не слышали. Потом в общем шуме, в гаме свой собственный голосок стал у него пробиваться. Постепенно и на складе покрикивать приучился. Да и Кабанов о нем не забывал. Так что через пару лет Нырков уже был у всех на виду. Особенно же умел себя проявить при разборе персональных дел. Принципиальный, непримиримый, всегда хмурый — стали Ныркова даже побаиваться.

И как раз в это время отец приехал к нему из села. Было у него намерение в городе обосноваться, и конечно же к первому — к сыну советоваться подался старик.

А Сережка совсем уж не тот. Глянул на отца исподлобья — у того аж мурашки по спине от такого взгляда.

— Сережка! Сынок! Да что ж ты смотришь так, а? Ведь не видались-то сколько!

А сын ему в ответ:

— Вы, папаша, это бросьте! Страна надрывается, а вы из колхоза бежать?.. Смотрите, папаша, я вас серьезно предупреждаю. — И еще раз проколол взглядом.

Старик уж и не рад был, что затеял эту встречу, бросился поскорее на вокзал да в поезд. Черт его знает, чем оно все могло кончиться после таких взглядов сыночка родного…

В 1938 году вступал Сергей Павлович в партию. Дали ему рекомендации — одну сам Кабанов написал. Стали обсуждать обстоятельно, серьезно и, конечно, благожелательно. По работе претензий к нему никаких, по общественной линии — тоже. А вот у кого-то дурацкий вопрос возник: «Почему У Сережки Ныркова друзей нет? Почему в компаниях его не видно? Никогда он не споет, не станцует, не повеселится — молодой ведь парень!» И ответил Нырков так:

— Я в себе коммунистическую принципиальность выковываю. Стараюсь быть непримиримым к недостаткам. А кое-кому это не по нутру. Что же касается танцев и песен, то это не может быть важнее политграмоты. Я по вечерам изучаю труды классиков марксизма-ленинизма в порядке самоподготовки к поступлению на рабфак.

Не было больше вопросов. Приняли Ныркова в партию единогласно.

В этом же году выбрали Ныркова и в местком депо. Сел он на жилищно-бытовые вопросы. И тут-то его таланты и открылись — все признали: никто так не умеет разговаривать с людьми, как Серега Нырков. Всякие пролазы и проныры его принципиальность за километр чувствовали.

Так до самой войны и проработал он, не выдвигаясь и не падая.

А как только началась война, старый председатель месткома ушел добровольцем на фронт, и когда стали думать, кого ставить вместо него, выбрали Ныркова. К тому времени он уже заведовал складом топлива. В армию Нырков не мог быть призван: печень у него и язва желудка — на все были соответствующие справки. Но не любил Сергей Павлович о болезнях распространяться. Не то время, говорил, чтоб болеть и свои болячки выставлять!

И еще больше стал хмуриться и сутулиться Нырков. Все чаще в его словах мелькало: «Война! Весь народ сражается! А вы?.. Что из того, что женщины?! В такое время нет женщин и нет мужчин — народ есть, и война есть! Все! Исполняйте! Неисполнение расценю как саботаж!»

Трудно было на транспорте: женщины — смазчики, женщины — осмотрщики вагонов, женщины — кочегары. Потому и хмурился, и сутулился Нырков, что мужик он все-таки, а на такой бумажной должности — председатель месткома депо.

А в 1945-м вернулся старый предместкома. В едином порыве выдвинули его, победителя, на прежнюю должность, можно сказать, на руках внесли в местком. И, стало быть, возник сам собой вопрос, что делать с Нырковым. Молодой. Активный. Ничем себя не запятнал. На фронте не был? Ну так что ж, в тылу организовывал победу. Решили выдвинуть в райпрофсож. Ответственным секретарем.

Но тут через два месяца беда — тяжелый случай группового травматизма на отделении. При ликвидации оползня погибли путевой рабочий и бригадир. Была, конечно, вина самого бригадира — нарушили порядок ограждения участка, и на фронте работ оказались сразу два встречных поезда. Выскакивали из-под товарного — попали под скорый.

Была создана комиссия, и Нырков, хмурясь, не поднимая глаз от земли, сказал в неофициальной обстановке заведующему транспортным отделом обкома партий:

— Нельзя так дальше работать. Будь я на месте председателя райпрофсожа, я вел бы себя иначе. И уж такого бы не допустил.

Председатель райпрофсожа был снят с работы, а на его место избран Сергей Павлович Нырков.

Кандидатуру Сергея Павловича утвердили без всяких проволочек, знали его; правда, между собой люди удивлялись, почему не женится. Все-таки тридцать пять лет — возраст.

А не женился Сергей Павлович потому, как он объяснял себе, что весь он в работе. Не такой он, как другие, для которых рабочий день кончился — и все! Для него, Ныркова, работа никогда не кончится, потому что вся жизнь его — работа. И не из тех он, кто за юбками мотается. Силу воли надо иметь. А у Сергея Павловича она есть — в этом все уже убедились, еще когда он в депо работал. Уж как его только не обхаживали! Камень бы сдался, но не Сергей Павлович Нырков! Ни одной сигареты не выкурил Сергей Павлович, рюмку водки позволял себе выпить раз в три года по большим праздникам. И много-много разных случаев упустил Сергей Павлович, зато приобрел главное достойное качество в человеке — безупречную репутацию. Недаром в течение многих лет сражался он сам с собой, как с врагом! Но мало кто мог по-настоящему это понять. Поддакивали, а внутри, в душе, недоумевали: зачем обрекать себя на такое монашеское отречение от всех житейских радостей? А потому не понимали, что не случалось с ними того, что когда-то с Сергеем Павловичем на танцплощадке, когда только он из села приехал. Долго он маялся в углу, никого не приглашал, не осмеливался. А потом вдруг будто толкнуло его, как лунатик направился через всю веранду к одной такой неказистой на вид девушке. Не был он знаком с ней. Знал, что звали ее Любой. Остановился он перед этой Любой, неуклюже кивнул ей и спросил: