Адрес личного счастья - [41]

— Можно вас?..

А девушка растерялась и не знает, что сказать, — не приглашали ее никогда. А тут одна дура как загогочет — глупо-глупо, и все подружки — следом за ней. Такой гвалт затеяли, что к ним сразу парни подскочили: «В чем дело? В чем дело?..» А те представляют: «Вот посмотрите, какой кавалер объявился!» И тогда самый здоровый парень зачем-то взял Сергея Павловича за шиворот и через всю площадку под общий хохот и под музыку протащил к выходу, а там наддал под зад коленом и вышиб со словами: «Чтоб духу твоего тут не было! Понял?»

И всех чрезвычайно удивило сообщение, что Нырков, убежденный холостяк и женоненавистник, наконец-то женится. И на ком бы, думали?.. На Сычевой, уборщице из депо. Ничего никому не было ясно, в том числе и самой Сычевой, только один Сергей Павлович и помнил, что она как раз и есть та самая Люба, из-за которой его когда-то с позором выбросили с танцплощадки.

После женитьбы Люба еще долго не могла назвать Сергея Павловича Сережей. Уж и думать не думала замуж выйти, а тут Сергей Павлович — солнце красное. Уж как старалась! Комнатенку так скоблила, что сияло все, а Сергей Павлович придет хмурый, недовольный — понятно, такая должность у него: выматывался. Люба и приготовит, Люба и накормит, Люба и не взглянет, чтоб не раздражать… А сама голодная была и больная. Скрывала болезни от Сергея Павловича. Не любил он этого. Детей — договор был — не иметь. Но как их не иметь?.. Случилось все-таки. И тоже скрывала-скрывала, а оно дело такое, что само ведь открылось. Поглядывал-поглядывал Сергей Павлович, а потом и спрашивает:

— Ты что, значит?..

Кивнула виновато Люба. И приговора ждала. А он месяц молчал, два, уже можно и не сомневаться, что ребенок будет — по животу все видно, — а потом как-то говорит, перед самыми родами:

— К моим знакомым поедешь. В Москву. Работу тебе устроят и прописку. Только чтоб все нормально было. Жизнь мне загубишь — не прощу!

— Да что ты, Сергей!.. Зачем же!..

— Материально поддерживать буду все время. Мое слово — закон. Можешь не сомневаться. А в суд подашь — тогда мне терять нечего будет! Поняла?.. У меня вся жизнь впереди. И у тебя тоже. Официально расторгать брак не будем. Согласна так?..

Кивнула: согласна. А как же иначе? Понимала, что не пара она Сергею Павловичу. Он образованный, умный, в железнодорожной академии учится. А она кто?.. Ни красоты, ни ума — одни болезни. Так что-то… Хорошо, хоть ребеночек будет, есть для кого жить… Могла бы ведь и одна весь век вековать, если б не Сергей Павлович.

На том по-хорошему и расстались…

А Нырков, оставшись один, собрал всю свою великую волю в кулак и пережил распад личной жизни. Конечно, у него появились условия сосредоточиться на работе. И результаты не замедлили сказаться. Сергей Павлович отличился при подписке на государственный заем и вообще стал фигурой заметной и популярной как в районе, так и на дороге. Его избрали в железнодорожный райком и членом президиума Дорпрофсожа.

Выступал Сергей Павлович регулярно на всех активах, совещаниях и собраниях. Говорить умел, и говорить с людьми ему нравилось.

И тут бы уже все хорошо, так опять неприятности: дорога провалила квартальный план перевозок. Об этом знали все и, естественно, на областной партийной конференции сидели поникшие и никак не разделяли оживления Ныркова. Но когда Сергей Павлович вышел на трибуну и принялся поднимать на щит только что назначенного начальника дороги Ревенко, все поразились, как же прошло незамеченным, что, оказывается, рационализация на дороге достигла союзного рекорда. Сам секретарь обкома Бутырев покритиковал областную газету, которая прошла мимо такого события…

Ну, а Ревенко буквально через неделю вызвал его к себе и рубанул, как он умеет: «Будешь, это дело… на профсоюзе, значит!» Естественно, у Сергея Павловича екнуло: «Неужели Дорпрофсож?» Он боялся думать и верить в это до последнего мгновения…

И только в те минуты, когда ему уже пожимали руки, поздравляя с избранием, — только тогда он понял, что это уже явь: он, Нырков, — председатель Дорпрофсожа! Свершилось!

17

Видавшему всякие виды и всяких начальников Сергею Павловичу казалось, что за годы совместной работы он так прекрасно изучил характер Ревенко, что открыть в нем какие-то новые качества решительно невозможно. О настроении Александра Викторовича Нырков обычно справлялся у секретарши. Сегодня в ответ на его: «Как там?» — она отреагировала коротким движением головы: нормально, дескать (она что-то печатала и, видимо, не хотела отрываться даже ради председателя Дорпрофсожа).

Отметив про себя эту заносчивость секретарши, Сергей Павлович довольно уверенно открыл тяжелые двери ревенковского кабинета, в последний раз сосредоточиваясь перед важным разговором. Однако то, что Нырков увидел, повергло его в полное изумление. Сначала он вообще ничего не мог понять и замер у порога, опешив: Ревенко, склонившись над столом, почти лежа на нем, мычал в трубку телефона что-то совершенно невразумительное:

— У-тю-тю-тю! У-сю-сю-лисю!

Сделав нерешительный шажок внутрь кабинета, Сергей Павлович вновь замер, остановленный вдруг взрывом напугавшего его смеха.