Адмирал Вселенной - [15]

Шляпников показал вперед, Сергей хотел спросить, что там такое, но рот заткнуло упругим, как резина, воздухом.

«Надо молчать и переговариваться только взглядами и жестами, — подумал он и догадался: — Надо держать аппарат на одном уровне: расстояние между форштевнем и линией горизонта должно быть постоянным».

Сергей представил на минуту, что под его ногами и полом кабины нет ничего, кроме тысячи метров неба, и даже не смог улыбнуться от счастья, так оно было велико.

Гидроплан шел как будто правильно — Шляпников молчал. И Сергею показалось, что аппарат летит сам по себе. И тогда он дал штурвал от себя — машина пошла на пикирование. И Сергея охватило неведомое ликование, которое выразить словом невозможно. «Я — небо — море — аэроплан — Одесса — вселенная — Долганов — Шляпников — человечество — это одно!» — думал он, точнее, это думалось где-то помимо него, где-то глубоко, на тысячу метров глубже его сознания. На его глазах под очками показались слезы.

Шляпников показал: «Хватит!» — и взял штурвал на себя.

Гидроплан наклонился, его крылья, связанные между собой расчалками, одной половиной глядели в море. Над морем медленно плыли подсвеченные розовым светом облака, сквозь их разрывы сверкала морская рябь. Сергей поднял голову — над ним в ролевом свете плыли облака, а вот сквозь глубочайшую пещеру, озаренную изнутри огнем, вырвался широкий голубой луч.

Уже на земле, после того как гидроплан закатили в ангар, Шляпников сказал:

— Проведем разбор сегодняшнего полета. Ошибки Королева: не хватай штурвал мертвой хваткой — не убежит, второе — держись в кабине спокойно, не напрягайся, третье — машина у тебя гуляет по курсу и по тангажу…

— Александр Васильевич, даже Москва, ходят слухи, не сразу строилась. Вы-то, наверное, когда учились, тоже хватались за штурвал, как голодный за калач, — сказал Долганов.

— Учился, — усмехнулся Шляпников, — в бою учился. Работал мотористом, а летчика не оказалось, а задание срочное. Вот и полетел по прямой — не мог делать крены, даже блинчиком не мог поворачиваться. Ну и вернулся с тридцатью пробоинами…

— И с орденом?

— Да, — нехотя пробормотал Шляпников. — А когда клюнет машина, выбирай спокойно…

— Александр Васильевич, расскажите, как вы брали Зимний.

— Долганов! Не мешайте мне проводить разбор!

— Слушаюсь!

— И привыкай видеть все. У военлета глаза и уши должны быть по всему телу. Понятно?

Подошел Алатырцев. Он ждал, когда командир закончит разбор, а потом пожал руку Сергею и улыбнулся.

— Поздравляю с первым полетом. Надеюсь, не последним.

Все свободное время Сергей пропадал в гидроотряде.

Отрабатывали парные полеты, и он уже несколько раз полетал для центровки, то есть для балласта. А однажды Долганов предложил ему сделать все, что положено бортмеханику на земле и в воздухе: он был уверен в своем крестнике.

К немалому его удивлению, у Сергея хватило силенок запустить мотор.

Долганов сидел в передней кабине летнаба задом наперед и следил за всеми действиями своего ученика, готовый в любую секунду прийти на помощь: для этой цели он вытащил из лаза моторные чехлы, чтобы проползти скорее в заднюю кабину, случайно не зацепившись за них. По глазам и движениям плеч Сергея он угадывал все, что тот делает, и успокоился.

После взлета и выхода на заданную высоту было положено по инструкции выбраться из кабины на фюзеляж к мотору и осмотреть, все ли в порядке. И Королев пришел в некоторое замешательство, когда высунулся из кабины по пояс, и, преодолевая сильнее давление ветра, вытянул руку, и схватился за косую стойку над кабиной. На грудь навалился тяжелый, словно мешок с песком, воздух, рукава раздулись и захлопали. Сергей глянул вниз и увидел легкие облачка и год ними матово блестевшую поверхность моря. Но надо вылезти из кабины полностью, надо выбраться к мотору, и не просто выбраться, а работать.

Королев почувствовал стук своего сердца. Ему пока казалось, что этот стук слышен Шляпникову и Долганову.

«Страх — это от воображения, — заговорил он сам с собой. — Если страшно, выходи навстречу. А ты, сердце, не стучи так сильно. Помедленнее. Потише. И тебе приказываю стучать медленно. Не колотись, как бычий хвост, это, в конце концов, неприлично».

И он ступил на площадку позади кабины, и его охватило ветром, как пламенем. Захлопали штанины и рукава куртки.

Вылезать он учился на земле, он еще на земле отработал, какой ногой ступать вначале и куда и какой рукой за что хвататься, и двигался к мотору на думая, автоматически.

«А вниз глядеть не нужно. Там нечего делать, внизу, — уговаривал он себя. — Мне совсем не страшно. Ведь не сдует меня в море, я руки не отцепляю, и вокруг меня расчалки. Тут даже мешок не сдует — он застрянет, а я все-таки не мешок. Вот проверим вначале подачу масла».

На масляном трубопроводе был стеклянный стаканчик, в нем булькал французский «гаргойль». Значит, порядок: масло идет в мотор.

«А теперь надо внимательно осмотреть крепление всех агрегатов, не отвернулись ли гайки. Черт, слезы мешают. Как это ветер просачивается под очки. Как насосом качает».

Сергей осмотрел крепление всех агрегатов на моторе.

«Все в порядке. А теперь назад. Ты опять стучишь? Ведь я просил тебя стучать помедленнее. Сережа, ведь ты не трус. Ведь ты даже не побоялся сходить за игрушками в темный сад, а сейчас светло и совсем не страшно».