Адмирал Лазарев - [20]

.

Относительно Германа Николаевича Молво и его претензий Лазарев писал:

Господину Молво показался я суровым потому, что я вел себя, как начальнику судна следовало, и никому на корабле дерзостей противу меня не дозволял. Будучи военным офицером и имея под командою моею военных же офицеров, я руководствовался во всем морским уставом. Помощник суперкарга Красильников действительно был мною связан, но вот за какую безделицу: в пьяном виде бунтовал он и ругал и офицеров, и меня. Сие случилось в море и довольно поздно ввечеру. Я, вышедши наверх, велел его немедленно связать и посадить на бак, он кричать не переставал, и тогда принужден я был велеть завязать ему рот, но не было ни обагренного кровью лица, ни кляпа во рту так, как объясняет главное правление компании; в истине моей свидетельствую я на тех самых, кои его вязали.

Впрочем, такого пьяного и буйного человека, не знающего никакого повиновения, унять в то время иного способу не было, во-первых, для того, чтобы он в пьянстве ни себе, ни кому другому вреда не сделал, а во-вторых, дабы сквернословием своим не наносил соблазна. Сам Красильников, проспавшись, просил на другой день при всех извинения в учиненных им грубостях. Я, видя его раскаяние, сей случай, уже записанный, из журнала приказал исключить, дабы не сделать ему вреда в доверенности. Он сам, будучи здесь немалое время, не приносил ни малейшей жалобы и отправился обратно в вояж с благодарностью за мое снисхождение, а поступок сей с мещанином Красильниковым, в таковом бесчеловечном описании, уже взят со слов господина Молво.

В порт Кале я не заходил, а останавливался во время штиля на якоре за несколько миль от оного; ящики не из моей каюты, а с палубы были действительно свезены. Но какие ящики и с видами ли корысти то исполнено было? Ящики сии поручены были мне в Лиме от купцов (тех самых, с коими были благоприятные виды для американской нашей компании завести торговые связи) для доставления в Англию. За ласки и приветливость, какими мы в Лиме пользовались, неприлично мне показалось отказать им в такой малой услуге, имея в виду всевозможное усиление средств к утверждению торговых связей отечества нашего с Перувиею.

Придя в Портсмут, немедленно хотел я их отдать по адресу, но после узнал, что было затруднение их снять… <…> что иностранные товары одной нации на судне другой иностранной же нации привозить в Англию запрещено, что мне было известно, но я, будучи готов и поспешая в Россию, уведомил их, что ждать не могу, а потому и просили они сдать оные на французский пассажбот, крейсирующий нарочно для того между Довером [Дувром] и Кале. <…> Когда я за штилем при выходе из Канала остановился на якоре, судно сие пристало к борту и ящики были сгружены. Нет тут урона компании, нет тут корыстолюбивых видов, а если неведение мое в сем случае может обвинить меня, я предаю неумышленный поступок сей в великодушное рассмотрение начальства.

Изложив оправдания мои во всей истине и по чистой моей совести, я долгом чту усерднейше просить милостивое начальство удостоить своего внимания, что в отдаленной такой экспедиции, в какой я находился, легко могло случиться, что в некоторых обстоятельствах я не так, может быть, поступил, как бы следовало, поелику погрешности свойственны человечеству, особенно в таких сношениях, где и никакого полезного наставления встретиться почти не может…

За всем сим, поелику не чувствую я никакого преступления, могущего отягощать и мою совесть и мое звание, поелику обиды и оскорбления за предпринятый и совершившийся труд мой крайне меня огорчают и бесславят мундир офицера, я осмеливаюсь умолять милостивое начальство довести оправдания мои по порядку службы до сведения Государя императора. <…>^{64}

Следует отметить, что Герман Николаевич Мол во, этот «нарвский гражданин», и его помощник Красильников (пьяница и дебошир) составили компанию немецкому доктору Шефферу. И именно эти трое, объединенные одним «недугом» с первых же дней пребывания на «Суворове», попортили немало крови и М. П. Лазареву, и всему экипажу в целом. Но этого молодого Молво не следует путать с Германом Николасом Молво, прибывшим в Санкт-Петербург примерно в 1750 году и основавшим с сыном Якобом фирму «Молво и сын». Герман Молво владел сахарным и водочным заводами и состоял в 1-й гильдии столичного купечества. Его сын тоже был 1-й гильдии купцом, производившим оптовую торговлю при Петербургском порту. С середины 1815 года он был петербургским городским головой, и при его участии разрабатывались новые таможенные тарифы для внешней торговли. В 1826 году он был возведен в российское потомственное дворянство.

После разбора вышеописанного конфликта Александр Андреевич Баранов, первый главный правитель русских поселений в Северной Америке, ставший уже при жизни живой легендой и сам себя называвший «Писарро российским», сравнивая с Франсиско Писарро, великим испанским конкистадором, в 1818 году оставил должность правителя и навсегда покинул Русскую Америку. Он отправился в Россию на корабле «Кутузов». Однако, простившись с Аляской, Александр Андреевич так и не смог достичь родных берегов: тяготы и лишения 28 лет пребывания в колониях сказались на его здоровье — после непродолжительной болезни он скончался на борту судна 16 апреля 1819 года. Произошло это близ острова Ява, и тело Баранова было опущено, согласно морскому обычаю, в воды Зондского пролива.